Статью предлагаю в том же самом виде, не изменив в ней ни единого слова.
В диалоге Мирзо Турсун-заде с Ю. Суровцевым («Литературная газета», № 11) затронуты вопросы, которые волнуют многих литераторов, в том числе и нас, белорусов. Это вопросы, уходить от которых нельзя, потому что они выдвигаются самой жизнью и их должно решать.
Из множества верных мыслей и замечаний, высказанных в диалоге, я целиком разделяю мнение маститого поэта о том, что «между декларациями насчет единства и многообразия и реальным изучением этого единства и многообразия существует, к сожалению, определенный разрыв». Да, в декларациях у нас недостатка нет, а что касается изучения — дело, действительно, идет туговато. Хотя, кажется, все понимают, что только конкретное изучение процессов, происходящих в советской литературе в целом и каждой национальной литературе в отдельности, позволит сделать необходимые теоретические обобщения и практические выводы для дальнейшего развития «единой и многообразной».
Именно потому мне и хотелось бы поделиться некоторыми соображениями, имеющими непосредственное отношение к теме диалога.
У нас все больше и в общем справедливо говорится о взаимном сближении литератур и еще шире — культур всех народов Советского Союза. Подчеркивается, что в основе этого сближения лежат общие закономерности социально-исторического развития различных народов, общность их жизненных интересов и устремлений, общность благородных целей. В плане теоретическом ничто здесь не может быть подвергнуто сомнению — все верно, общие закономерности есть. Ну а как этот процесс сближения выглядит на практике, в чем его сущность и каковы его особенности? Соответствует ли практика теории в каждом отдельном случае — применительно к литературно-художественной и культурной жизни каждой нации и народности? Достаточно ли мы знакомы с реальным положением дел на местах? Да и все ли мы одинаково понимаем и представляем, как должно проходить это сближение и к чему оно приведет? Ведь в жизни сколько угодно приходится слушать заявлений людей, которым все это видится очень просто: сольем все воедино, перейдем все на один язык, и литература будет вся на одном языке, и мудрить тут нечего. Мне могут возразить: так вы говорите о каких-то людях непонимающих, ограниченных, что ли; а мы руководствуемся партийным принципом, по которому взаимное сближение национальных культур должно служить взаимному обогащению и дальнейшему расцвету этих культур и не имеет ничего общего с ассимиляцией национальных языков, растворением одной национальной культуры в другой, поглощением духовных сокровищ одного народа другим. Увы, именно эти оптимистически настроенные дяди, для которых все ясно, нередко и осуществляют на практике сближение национальных культур, и делают это, разумеется, в силу своего понимания. Это они нередко занимают «культурные» должности на селе, в районном городке и большом городе! И в результате... что получается в результате — мне трудно дать определение, только, кажется, не то, что провозглашается в декларациях.
Определенные характерные явления в той или иной национальной литературе не должны оставаться незамеченными, если мы серьезно озабочены изучением опыта всех братских литератур в целях их же дальнейшего роста и развития. Тем, кто слабо знаком с условиями литературной жизни в Белоруссии, наверное, покажется странным, почему в современной белорусской поэзии (да и не только в поэзии) так сильно звучит мотив национального самоутверждения, особенно в стихах о родном языке. В лирике это сейчас один из ведущих мотивов. Казалось бы, а что тут удивительного? Разве это противоречит идейным основам советской литературы? Или тому сближению, о котором мы так много говорим? Нет, конечно, не противоречит. Но почему же, интересно, этот мотив не звучал так отчетливо раньше, например в 30-е и 40-е годы? Почему именно теперь зазвучал он с необычайной силой? Чем это вызвано? Что изменилось в жизни республики или страны? Сейчас у нас нет, пожалуй, ни одного поэта — от самых старших до начинающих, — кто не писал бы на темы национального самосознания, будь то стихи о родном языке или о белорусской народной песне, о видных деятелях национальной истории и культуры или о Белоруссии вообще, о ее земле и людях. Вот некоторые строки из опубликованных стихов о языке. У М. Танка (перевод везде подстрочный): «А песни поете на каком языке? Говорите, что на многих, только не на своем?..» У П. Панченко: «Говорят, мой язык отживает век свой тихий: ему исчезнуть пора. Для меня же он вечно живой — как роса, как слеза, как заря... Плачу я, иль пою, или беседую с матерью — язык свой, песню свою я к груди прижимаю». У Р. Бородулина: «Утверждают историки и языковеды, что стираются грани наций и будто бы обязательно должен отмереть как пережиток язык моей матери — белорусский язык». У Г. Буравкина: «Слова жудостно умирают, угасают, как светляки... Люди, люди! Ну что же вы, люди, не спасаете их, родных?» Подобных примеров можно привести десятки. Не трудно заметить, что эти стихи написаны очень искренне, взволнованно, иногда они звучат как объяснения в любви, иногда как клятва, иногда как страстная речь в защиту. Я написал «в защиту» и задумался: а почему, собственно, родной язык нуждается в такой поэтической защите и от кого его надо защищать? Кто на него нападает? Да вроде бы никто не должен сметь. Ведь его право на жизнь гарантировано Конституцией. Так что же, поэты выдумывают? Нет, конечно. Ничего они не выдумывают. Эти чувства и настроения продиктованы им жизнью. Ага, значит, сама жизнь побуждает поэтов поднять голос в защиту родного языка. Но что значит — сама жизнь? Разве общество не управляет важнейшими жизненными процессами? Разве они развиваются у нас без руля и без ветрил?