На следующее утро я не пошел в институт. Похмелился крепким пивом и поехал к знакомой работнице завода “Красный Октябрь”. Мы выпили с ней из запасов ее отца. Она мыла меня в душе. Мы трахались. Она убеждала меня, что если уколоться героином стояк будет крепче. Подруга ее сношалась с другом под героином. Она знает, где достать. Под герычем можно и зимой на лавке в парке перепихиваться… Пришли с работы родители. Меня представили как перспективного жениха. Выпили за знакомство. В однокомнатной квартире мы легли на полу. Рядом стояла кроватка с младенцем, дальше – родительская кровать. Я ебал подружку, державшуюся за кроватку сына… Злость, злость, злость. На какой Новый год обрекла меня Надежда? На такой, как обычно.
На Новый год я купил два билета в ресторан “Нептун”. Юра ломался идти, еле уговорил. Мы сидели на третьем этаже недалеко от эстрады. С нами - четверо незнакомых немолодых разряженных людей. Юре ничего не стоило, но он злился, что пошел. Рвался к Ленке. С Милой у него иссякло. Хотел везде успеть. Со мной максимум до трех, дальше к Ленке. Совсем разозлившись, Юра ел истекавшие маслом котлеты по-киевски, потом приглашал на танец женщин, и в танце, будто обнимая, вытирал жир с пальцев о ткань спинок их платьев.
Я приметил одинокую полную восемнадцатилетнюю девушку. Она сидела за накрытым на шесть персон столом с огромным букетом роз посередине. Я пересел к ней. Когда заговорил, девушка расплакалась. Выяснилось, она родилась в Новогоднюю ночь, пригласили на день рождения подруг, и никто не пришел. Все приглашенные, как сговорившись, решили отмечать Новый год в другом месте. Она им звонила, звонила… Мы пересели к девушке. Юра закатывал синие глаза; выпив водки, фыркал в пшеничные усы. Девушка предпочла меня. Втроем мы и встретили Новый год.
Около четырех утра появился известный хулиган водолаз Лимон. Щелчком кулака он сбивал с
21
углов столов небрежно поставленные у прохода пустые бутылки водки. Мы предпочли ретироваться. Я увел именинницу. Юрка снял очередную заводскую шлюшку. Он забыл о Ленке. И она – о нем. Лена встречала Новый год в иной компании.
Я привел девушку к себе. Уже не девственница. Парень обманул и бросил. Чувственность еще не разбужена. Анатомическая особенность – искривление влагалища. Сунешь: член изгибается и уходит куда-то в сторону. Ощущения необычные, поэтому трудно кончить. Я показал девушке пару поз. Прижал спиной к животу. Поднял, раскинув ноги, чтобы она увидела свое “богатство” в зеркале над столом. Она хотела учиться, но я не хотел учить, не желал передавать опыт “учительницы”. Будь она проклята! С кем встречает Новый год? Она стыдилась ввести меня в свой круг, как стыдился покойный муж психолога – казашки. Любим, а стыдимся показать. Любим постыдное.
Едва отвязавшись от порядочной девушки, проводив до остановки, я встретил у дома
помятого Юру. Он привел растрепанную заводскую. Взяли вина, похмелились. Бабка уехала в гости к родне. Я пользовался домом на полном ее доверии, собирая даже квартплату. Бабка отсутствовала почти полгода. Я мог развернуться по усмотрению. Пользуясь случаем, утром первого января мы гудели напропалую. Заводская и меня заразила мандавошками… Весь январь пьянь сменяла пьянь.
Меня отстранили от участия в международном студенческом семинаре по психиатрии за реферат, защищавший эвтаназию и оправдывающий суицид по соматическим страданиям.
17
Утром Рождества я побежал на Волгу купаться. Дорога пролегала мимо ресторана “Острава”. Оттуда в седьмом часу вываливали разгоряченные пьяные толпы. Некоторые не замечали меня, другие смотрели почти с осуждением. Две курившие тетки воскликнули унисоном: “Встречаются же такие!” Я добежал до Волги. Вода далеко замерзла, и моржи пробили большую прорубь. Я прыгнул головой вниз. Почувствовал, как мороз сковывает члены. Выполнил несколько энергичных гребков. Развернувшись, я подплыл к краю проруби. Оперся двумя руками, чтобы выскочить на лед. От предыдущих более ранних купальщиков лед намок, сделался склизким. Я больно ударился грудью о лед и скатился в воду. Мороз сковывал. Край проруби в сторону фарватера засыпали сколотым и вытащенным из проруби льдом. Дна я нигде не чувствовал. Руки и ноги деревенели. Я вернулся к краю проруби в сторону берегу. Положение становилось отчаянным. Вторая попытка выскочить на лед не увенчалась успехом. Я снова соскользнул в ледяную воду. На мое счастье я различил в темноте копошащиеся фигуры. Два моржа, искупавшиеся прежде меня, одевались в темноте. Стараясь скрыть панику, я, напитав голос остатком иронии, позвал на помощь. Четыре руки выволокли меня на мокрый лед под черное небо с полосами несшийся в лицо пурги. Короткая зарядка – несколько энергичных движений – и, надев на невысохшее тело одежду (полотенце не бралось для закаливания), и я бегу домой. “Острава” опустела.
На следующий вечер я вытягиваю туда Юру. Мы хлещем коктейли в баре. Я обрит на лысо в знак вызова обществу и печали. На мне джинсы и сорочка из цветастого шифона. Я сорю деньгами. Отвязная фертильная барменша, белые волосы, черная жакетка и лосины, блузка – беж, остановила музыку в микрофон высказала публичное сожаление, что завсегдатай уходит в армию. Для меня она поставила песню на не нашем языке о прелестях раннего армейского подъема. Меня, жаворонка, ранние подъемы не беспокоили. Общее внимание обескураживало, но я не отказался от приветственного коктейля. Даже принесенный алкоголь наливать под столом стало неловко. Мы поднялись в ресторан. Сели за чужой стол, с которого не успели убрать. Распили принесенную бутылку. Юра успел закусить оставленной на тарелке
22
недоеденной котлетой по-киевски. Мы прыгнули в танец. Активный съем. Перемена нескольких партнерш, и никакого результата. Отказ за отказом. Мы с Юрой не признавали встреч на перспективу. Сегодня знакомство, сегодня и постель. Удрученные мы спустились вниз. Внимание привлекла опитая юница у гардероба. И, хотя швейцар обеспечивал нас подсобкой для ведер и швабр, где можно перепихнуться стоя, девица не подошла. Она пила крепленное вино из горла, но зажигала с компанией. Попробовать оторвать – нарваться на драку. Да и она не пойдет после кипиша. Юра отвалил к Ленке. Славно, если богат запасным аэродромом. Я набрал номер Надежды, и она неожиданно отозвалась. Приезжай.
Заснеженная дорогу. Скребущие до мурашек дворники такси. Конус света лампы над подъездом. Я звоню в кнопку решетки ворот. Вопрос консьержа. Вы к кому. В гости. Время – час ночи. Консьерж звонит в квартиру. Ему подтверждают. Я вхожу в подъезд. Полицейский отодвигает стекло и записывает, куда я иду. ID карту ксерокопирует. Подозрительный взгляд
обрюзгшего толстяка в погонах. Лифт едет коротко, для меня – вечность. Надежда открывает дверь. Не видя лица, я впитаюсь в жаркие губы трепещущим ненасытным поцелуем. Земля кружится, трудно стоять. Чай как яд. Мы отражаемся в зеркалах. Мы кружимся. Мы бесимся. Я обладаю ей будто миром. Я глохну от ее воплей. Ее убивают. Ее режут. Ее расчленяют. Чувство острое как на публике, и не хочется кончать. Я удерживаю себя, но, когда фонтаном извергаю семя, мои ощущения никак не разнятся с теми, что я получал с совершеннолетними, и – нет, на подоконниках подъездов, в туалетных кабинках, на пленэре, и дома. Рукой и вживую. Несправедливость любви.
Мы вошли на кухню. Плечи розового халатика любимой вздрогнули, она остановилась. Из-за ее головы я увидел девушку лет шестнадцати, сидевшую за кухонным столиком, пившую чай из матовой с неброским рисунком маленькой фарфоровой чашки. Круглое лицо. Узкий подбородок. Генетические морщины на лице, как у матери. Вдавленный курносый носик. Джинсы, голубая, под цвет глаз, свободная мужская сорочка с широкими отворотами. Ты приехала? Еще ночью. Так рано? А бабушка? Я у нее не была. А где? Неважно. Как это неважно? Пауза. И не ангел пролетел. Надежда загремела чашками. Указала мне на край стула. Я выскочил в спальню, чтобы одеться. Одеваясь, слышал неразборчивый разговор. Будто бы: я не слышала, как ты приехала, вошла… Не удивительно, у тебя в комнате слишком громко играла музыка.