За той чертой не возврата исчезает все, даже мысли. Слипаются разом в целое, делясь и упоением воссоединения, и затаенной, выедающей душу тоской, два раздельных, но без этого единства осознавших свою ущербность сознания. И сшиваются нитями эйфории все те дыры, из которых истекала, изнуряя мучительная печаль. Все рассыпается, исчезает и складывается вновь.
«Я за тобой, демон».
«Я знаю, дракон».
«Пойдем?»
— Ники-Августа!.. Ники!!!
Брат, нет, не нарушает, просто вторгается бесцеремонно, грубо и громко, я смеюсь глубоко внутри, счастливо, мы смеемся и одновременно отпускаем руки.
Дракон кланяется. Уже чрезмерно вежливо и спиной, не отпуская, отходит, а потом с насмешливым: «Ваше Высочество», передает взбешенному принцу свои верительные грамоты.
Если влюбленность — всего лишь опьянение астральным светом, то я готова пригубить еще и еще, во славу великого Хаоса!
А потом Лириан вновь ловит меня взглядом, я пью уже сияние его черных звезд и мое внутреннее «Да!», как подхваченный ветром лепесток падает в его протянутую ладонь.
Драконы разворачиваются, уходят.
Август-Ники Адали, едва мы остаемся за закрытой дверью, срывает с меня ленту, бросает свиток, все топчет ногами, а потом четко и ровно произносит:
— Я его убью!
В сопровождении Даса, четверть часа спустя, возвращаюсь в герцогство. Отпраздновать «Рейдих наш» и завершить еще одно дело. Или не завершить, как получится. Получается первое и затягивается надолго. Когда остаемся с баронессой наедине, жалуюсь. Доброй любящей, все понимающей матушки мне сейчас очень не хватает.
— Август взъярился, — ворчу, — Устроил скандал.
— С чего бы?
— Драконы прислали своего военного советника в составе посольской делегации.
— Объявление войны?
— А?… Что?… Нет, конечно, — я вздыхаю, — Он такой краси-и-вый, и форма ему идет и без формы краси-и-вый!..
— Принцесса, ты о чем сейчас?
— О драконе… Военный атташе, красиво звучит?
— Ну да, — с сомнением произносит баронесса, — А Август?
— «Убью», — сказал.
— Ревнует, — заключает она.
— Брат?
Я тянусь за еще одной бутылкой, выхлопываю пробку и обливая, и обливаясь глотаю игристое вино. Пузырьки дружно щелкают по небу, прокатываются по языку.
— Принц тебя любит.
Угу, по башке и в башню. И сиди, жди принцесса рыцаря, что спасет… Асакура ни разу не рыцарь!.. Прилетит дракон и утащит. Народ будет плакать, принц будет плакать, но поздно! Асакура плакать не будет. Крас-с-сивая сказка! Надо будет литераторам моим заказать, будем все читать и плакать!
— А что народ, тоже меня любит? — отчего-то спрашиваю.
Баронесса жадно поглощает глазами все мои неловкие телодвижения и делает свои, в корне неверные выводы:
— Народ ликует. А Вам, Ваше Высочество довольно.
— Довольно, довольно, — соглашаюсь я.
И делаю еще один, не маленький глоток. Пузырьки взрываются грохотом в голове.
— Пора! Пора! — ликую и я… хм… скорее пытаюсь, — Уже гремит гроза, ты слышишь?
— Ники, оставь бутылку!
— И кони роют землю, содрогается мой маленький Рейдих!
— Народ празднует, — сердиться баронесса. — А тебе хватит. Все! Спать!
Хватит и впрямь.
Визу… визузали… тьфу! Визуализировать свои покои не удается. Все пошатывается, плывет, всячески мешая проявиться нужной картинки, мое витальное подсовывает все умножающиеся образы, да сплошь в голубом…
— А пойдем твоего герцога расколдуем, — меня захватывает новая мысль, — Человек свой счет оплатил и закрыл!.. Тоскуешь по нему, хоть немного?
Кружение становиться нестерпимым, в нем вязнет все и голос Агнес доносится издалека, урываю:
— Полноте… домой… позволить… куда?., держите…
К нему присоединяется еще один голос или несколько.
— Свободу принцессе! — пытаюсь крикнуть и следом улыбнуться. Улыбкой джокера, той самой, что у Хаоса в рукаве.
Сквозь слой ваты не пробиться, вокруг сворачивается и накручивается еще плотнее. Полотно очевидности укрывается черным покровом не искривленного пространства и последний всплеск моего возмущения умирает в этой абсолютной пустоте.
Глава 13
За все надо платить. Вот!
Вечером, когда рука тянется к бокалу — напоминайте это себе.
Утром, когда просыпаетесь непонятно где — тоже не лишним будет это вспомнить.
А, когда, с немыслимыми усилиями оказываетесь дома, но нет там целебного отдохновения, становится очевидным, что корить себя, собственно, поздно…