— И между прочим, парень, тридцать с лишним лет, — уточнил Купер, направив на Валентайна палец словно кинжал. — Ну нет, птица и та не меняет свою песню, а я — тем более. Все уже было и прошло. Утки, многие из них, ква-ква-квакают себе, пока не полетят на юг. А я вовсе не собирался никуда лететь.
— Правда? — спросил Валентайн, вопросительно глядя на двух других пленников и уже теряя надежду добиться чего-то путного от Купера.
Его сейчас гораздо больше интересовало, что пишет Молли и выздоравливает ли ее мать.
— Ну, я был нем, как сломанный телевизор. Если ты по шею в дерьме, нечего гнать волну. Так было годами. А потом явились нацисты с тем большим по ездом и все порушили. Все мне попортили, у них были свои люди. Нет, парень, я знаю, что говорю. Я прочел больше книг, чем у тебя пальцев. Нацистов уже один раз побили, и мы их снова побьем.
— Нацисты? — встрепенулся Валентайн.
— Никто теперь не учится в школе, вот в чем беда. Да, нацисты, лейтенант. Это были такие плохие парни, давным-давно, когда мир еще был чернобелым.
— Как ты узнал, что это были нацисты? — спросил Валентайн, взяв карандаш.
— Сперва я подумал, что это простые железнодорожники вроде меня. На большинство из них и смотреть-то было нечего. Тощие, слабые, я решил, они — сменные дорожные рабочие. То, что я называю «служба девять-один-один местного Железнодорожного Союза». Ну, и вижу, подходит приличных размеров поезд, не самый большой из тех, что я повидал, вовсе нет, но зато бронированный, оснащенный как надо, со служебным вагоном и все такое. Я смотрю: как поезд остановился, так эти парни стали кофеек попивать, отдыхают себе между вагонами. Так я хватаю кружку, пока горячая, и иду поздороваться, ведь у меня как раз были лишние сигареты на продажу. Забираюсь наверх, а они так сразу всполошились. Тащат меня в служебный вагон, и там этот важный весь из себя генерал начинает меня обыскивать. У меня отметки о тридцатилетнем стаже в трудовой книжке, так, думаешь, это для него что-то значит? Фиг тебе. Говорит, мол, я тут шпионю, как будто несколько закрытых товарняков того стоят. Все ему честь отдают и называют генералиссимусом Хончо, как-то так. А когда поезд тронулся, меня схватили и давай тыкать этими электрическими палками. Ох, ну и кричал же я, что не шпион, не шпион вовсе.
— Этот генерал, он был у «нацистов» за главного? Вы не знаете его имени, может, оно было указано на форме?
Купер вздрогнул, будто получил пощечину.
— Он был пожилым, сэр. Не здоровяком, совсем нет, а старым и высохшим, кожа — как осиное гнездо зимой. Густые жесткие седые волосы, довольно длинные. Чуть короче, чем у меня. Глаза красные. Голос дребезжал, как старый фургон на гравиевой дороге. Молодые так никогда не разговаривают. Старый, скрипучий, уставший.
— Вы могли бы по их говору определить, откуда они явились? Они упоминали названия городов? — спросил Валентайн, стараясь казаться непринужденным.
— Нет, даже если он что-то и говорил, то я забыл.
— А что остальные — вы сказали, они были тощие и слабые на вид.
— Это я сказал о тех, кто ошивался возле вагонов. А те, что схватили меня, были здоровые ребята. У них было полно отличных ружей, не хуже тех, с давних времен. Один огромный, похож на гориллу. Да они все были высокие, кривозубые паразиты. Это они держали, когда меня принялись пытать.
— Пока я что-то не пойму, что у них общего с нацистами, — сказал Валентайн.
Купер сидел сгорбившись и покачивался, закрыв глаза.
— Да я просто рекорд поставил — столько проработать. Гляньте на мою книжку. И это я-то шпион? — принялся он за старое.
Валентайн сменил тактику:
— Я думаю, вы ошибаетесь, мистер Купер. Вы, наверное, просто приняли их за нацистов, когда они стали вас мучить.
— Я ж вам уже говорил, что учился в свое время. Я умею читать, хотя редко подворачивается случай. Как я понял про них? По знаку, такому же, как на уйме картинок. Он у них везде: на форме, на флагах, которые были в служебном вагоне, позади стола, где сидел генерал Хончо. И они гордились им, ублюдки. Вы им еще покажете, как показали тем, в доме.
Валентайн нарисовал что-то на планшете.
— Такой знак?
— Да, лейтенант, такой. Держу пари, вы уже раньше не раз их били, ведь так?
Валентайн кивнул скорее самому себе, нежели в ответ на слова бедного старика. Он разглядывал рисунок на планшете. Он видел этот знак и прежде, то тут, то там, и всегда поблизости случалась беда.
На бледно-желтом листке карандашом была нарисована перевернутая свастика, которую, как он слышал, еще называли «ломаный крест».
— Вы уверены, что не знаете, откуда они пришли?
— Нет. А зачем вам это знать?
— Вы же сами сказали, что нам надо их разбить.
— Вы это сделаете, лейтенант. Не сомневайтесь. Но не надо за ними гоняться. Сами явятся.
Валентайну понадобилось время, чтобы осознать сказанное.
— Почему вы в этом так уверены?
— К лету будут пущены новые железнодорожные линии. Люди и техника — все уже наготове. Я должен был стать заместителем начальника на новом направлении север — юг: Даллас — Талса — Канзас-Сити, потом еще три новые ветки.
— Железнодорожные ветки? Где?
— Да прямо через эти холмы, будут разбегаться, как вилы.
Валентайн провел эту ночь в фургоне с тремя другими Волками, уступив свое жилище Поулосу и его молодой жене. Когда наконец стихли сальные шутки и байки о первой брачной ночи, Валентайн при холодном свете молодой луны еще раз прочел письмо Молли.
18 января 2067
— Дорогой Дэвид!
Надеюсь, это письмо дойдет до тебя и не слишком задержится в пути — ты ведь сам говорил, что почта догонит твое подразделение меньше чем за месяц, разве не так? У нас в Вините все здоровы, вот только пища уже приелась и кажется однообразной. Но мне не следует жаловаться: тебе, я уверена, намного тяжелее. Твое последнее письмо я прочитала вслух на воскресной службе, и многие просили передать тебе привет и наилучшие пожелания, но перечислять их всех слишком долго. У мистера Бурна есть кое-что для тебя, но он не доверяет почте и ждет оказии, чтобы передать это с каким-нибудь Волком, направляющимся в твои края. Это будет что-то вроде коробки или сундука, так что не пропусти посылку. Он трудился над ней с начала зимы и внял с меня слово ничего тебе не говорить. И он может быть спокоен — я не скажу, ведь он мне так помогает с этим письмом! Ты же знаешь, мое образование хромает — в той части Висконсина, где мы с тобой встретились, не учили читать и писать. Слышал ли ты что-нибудь про Фрета? Думаю, он все еще рекрут на юге, в Луизиане, но вы так быстро перемещаетесь, что мои сведения успевают устареть. Мне сказали, до него почта идет еще дольше, чем до тебя, и копится к его возвращению в лагерь.
Граф без пяти минут лейтенант, и я думаю, он сделает мне предложение, как только получит звание. Это значит, что мне придется уехать. Но мама чувствует себя гораздо лучше. Да и Мэри уже достаточно большая, чтобы справиться с хозяйством. К тому же братья Хадсон помогают с тяжелой работой. Мои родители — настоящие ветеринары, заботятся о скотине по всей округе: если где-то проблемы с родами, тут же бегут к нам. Поскольку мама выздоравливает, отец намерен занять важное положение в поселке. Говорят, он может стать директором. Подумать только, когда мы сюда приехали, нам выделили корову, двух поросят да нескольких цыплят, а сейчас у нас уже восемь хороших телок. Конечно, поначалу ты нам очень помог. Сказать по правде, мы всем обязаны тебе: тем, что выбрались из того кошмара в Висконсине и Чикаго.
В своих письмах ты очень деликатно и доброжелательно спрашиваешь о Графе. Однако ты всегда деликатен и осторожен, когда всерьез расстроен. Дэвид, ты один из лучших мужчин из всех, кого я знаю. И я тебя по-своему люблю. Но к Графу я чувствую совсем другое. Я думаю, у тебя есть Цель. Мы с тобой уже говорили, что на какое-то время наши судьбы переплелись, но я всегда буду напоминать тебе весь тот ужас из твоего прошлого. Когда я тебя вижу, каждый раз думаю об этом. Я не хочу сказать, что все в прошлом было плохо. До Чикаго было и много хорошего, просто замечательного. Но я поставила крест на всем, что связано с Чикаго, теперь это — как смутное воспоминание о дурном сне. Всю ту зиму ты был так терпелив со мной. Господи, да я едва вообще могла разговаривать там, в Миннесоте! Я думаю, тебе надо освободиться от меня, чтобы стать тем, кем ты должен стать (раз уж ты теперь связан с Ткачами жизни, а мистер Бурн говорит, что это трудный путь, который не имеет ничего общего с повседневной жизнью). И мне надо освободитыя от тебя, чтобы начать все с чистого листа. Мы же попытались все наладить прошлой весной, но вышло только хуже. Я была так холодна — видит Бог, ты этого не заслужи! — и ты расстроился.