Валентайн услышал, как кто-то поднимается по лестнице, и метнул туда последнюю фанату. Внизу раздался взрыв, а затем крик, от которого Валентайн испытал какое-то кровожадное наслаждение.
Он привел в боевую готовность огнемет, вспрыгнул на перила площадки и навел оружие на вагоны.
Валентайн обрушил на часовых, которые, укрывшись между вагонами, целились в него, шквал огня, отчего крыши вагонов занялись желто-оранжевым пламенем. Сгущенный бензин, булькая и растекаясь, пожирал деревянную обшивку, наполняя паровозное депо черным дымом. Огонь, самое древнее из боевых средств, действовал на «Ломаный крест» не хуже, чем на Золотых. От разгоравшегося пламени смолкли ружейные выстрелы со стороны состава.
«Ломаные», побросав оружие, разбегались, спасаясь от огня и дыма.
Со своего бетонного «насеста» Валентайн с удовлетворением наблюдал за развернувшейся внизу суматохой. Али наверняка понравился бы вид этого пожара: тут и правда было на что посмотреть. Наконец в огне мете не осталось ничего, кроме безобидного сжатого воздуха, и он прекратил извергать напалмовое пламя. Валентайн бросил бесполезное теперь оружие и перешел к одному из оставленных на вышке пулеметов. Точным движением он заправил в него патронную ленту. Сжав зубы и оскалившись, он выпустил очередь по бегущим к вагонам охранникам. Пулемет, намертво закрепленный в гнезде, слегка подрагивал, и его отдача была не сильнее, чем у кия. Присев на корточки, Валентайн следил за тем, чтобы пресечь всякие попытки погасить вовсю разгоревшееся между вагонами пламя. На расстоянии тридцати футов он чувствовал, как обжигающий жар почти касается его кожи. Сейчас самым главным для него было, чтобы не потухло освещающее вагоны зарево.
Из вагонов выбрались, покачиваясь на слабых ногах и размахивая перед собою руками, две тощие голые человеческие фигуры. Валентайн уложил их выстрелом из 50-дюймового оружия, а затем выстрелил в паровоз, стоящий в глубине ангара, приготовленный, чтобы оттащить несколько товарных вагонов. Почувствовав, что по обшивке локомотива стучат пули, способные пробить тонкие металлические стенки, машинисты спрыгнули на землю и разбежались. Еще один обнаженный оператор «Ломаного креста» корчился в муках от полученных ожогов. Валентайн стрелял в него до тех пор, пока бледная фигура не перестала шевелиться.
Снизу, под вышкой, кто-то выкрикивал приказы. Кот перегнулся через перила и увидел, что в его сторону наведены автоматы. Он отпрянул, но недостаточно быстро. Пуля задела его. Он почувствовал удар, как если бы врач стукнул его своим молоточком чуть ниже глаза, а затем, мгновение спустя, его пронзила резкая боль.
Господи, в меня попали!
Еще не веря в то, что произошло, Валентайн провел рукой по лицу, ощутил под кончиками пальцев горячую кровь и обнажившуюся кость. Пуля прошла от подбородка до угла глаза.
Жжение, продолжавшееся несколько секунд, было лишь прелюдией к тому, что ему пришлось пережить потом, когда его нервы были уже на самом пределе.
Ощущение было такое, как будто к его лицу прижали раскаленный добела паяльник. Откуда-то издалека он услышал собственный крик, но при этом явственно ощущал звон в ушах, мерцание перед глазами, как если бы смотрел на окружающий мир сквозь затканный алмазами занавес. Сквозь завесу боли, теряя сознание, он услышал звук шагов по лестнице. Собравшись, из последних сил, как пьянчуга, пытающийся попасть ключом в дверной замок, он подобрал дробовик, доплелся до лестницы и пальнул наугад вниз.
Из раны на лице хлестала кровь. Бетонный пол, окрасившийся закатным предгрозовым багрянцем, и металлические ступени растворились перед его глазами. Он почувствовал, как по груди барабанит теплый летний дождь. Откуда-то с неба на забетонированный настил свалилось яблоко. Нет, вовсе не яблоко, а граната.
Валентайну ничего не оставалось, как броситься вниз. Он спрыгнул с вышки, крутясь и вертясь (ну да, как настоящая кошка!), тяжело шлепнулся об пол и бросился бегом наружу из депо. Никогда ему еще не было так легко бежать — он едва касался подошвами земли.
Хотя поблизости никого не было видно, кто-то как будто сумел подставить ему подножку. Но это не помешало: левая нога не была у него опорной. И Валентайну удалось скрыться в темноте. И эта темнота не думала медлить — она завладела им, крепко обхватила, как будто в долгом любовном объятии.
— Все будет хорошо, Молли, — сказал он, словно вплывая сквозь сгущающийся туман в незнакомый странный тоннель. — Если ты не можешь идти, я понесу тебя на руках.
Он нашел в себе силы, чтобы, под нажимом сгущающейся тьмы падая на землю, обернуться! Вдалеке мерцали костры. Они, ярко пылая, сливались в единое целое, в восходящее солнце. И только в этом огне был смысл. Только он имел значение.
И у него уже не оставалось сил вспомнить, почему это так.
Измученный организм Дэвида Валентайна никак не хотел просыпаться: всякий раз, когда его мозг был готов вот-вот очнуться, израненное, обескровленное тело оказывалось начеку, пресекало эту попытку и в последнюю минуту отправляло сознание назад, в темноту забытья. Мозг чуть было не проснулся, когда Валентайна подобрали там, где он упал без чувств. И потом, когда его уже уложили на стол. Еще одна попытка была связана с бьющим в лицо ярким светом и хирургическим бинтом на щеке. Позже, на больничной койке, мозг предпринял еще несколько робких попыток. Валентайну мерещилось, что он разговаривает с капитаном Ле Авре, потом — со своим отцом.
Но смерть так и не явилась, чтобы освободить его тело от боли. Так что Валентайн в конце концов все-таки пришел в себя. Неизвестно почему, но больше всего на свете его занимал вопрос, сколько времени прошло с тех пор, как его подобрали в депо.
И раз Валентайну все же пришлось вернуться к отвратительной реальности, он открыл глаза, но что-то удержало его от инстинктивного порыва дотронуться до лица. Вообще-то, ему любое движение давалось с трудом. Всю левую сторону лица сводило от пульсирующей боли, его тошнило, хотя было ясно, что рвать просто нечем. Между ног он ощущал холодную влагу, в то время как его нижнее белье было пропитано чем-то густым, вязким и теплым. На левой ноге была срезана штанина, а вся остальная одежда оказалась на месте. Боль была слишком сильной, чтобы с ней справиться, и Валентайн опять погрузился в полузабытье.
Но как следует заснуть ему не удалось. Появилась какая-то женщина и сняла с него одежду. Она обмыла его, причем это не самое приятное задание она выполнила нежно, как будто имела дело с младенцем. Когда ему стали менять бинты на лице, уже далеко не так нежно, было ощущение, что пуля прошла через его щеку еще раз, и Валентайн снова отключился, увы, лишь на несколько минут. Он очнулся в тот момент, когда ему накладывали новую, пропитанную йодом повязку.
Время шло, и Валентайн затеял игру с болью, пытаясь выгадать пятиминутную передышку после каждого получаса страданий. Но боль не согласилась на его условия.
Валентайна охватила прерывистая дремота, которая отступила, когда кто-то потряс его за плечо.
— Хотите воды? — спросил человек в форме медика.
— Да, пожалуйста, — прохрипел Валентайн.
К неотступной боли примешались другие чувства. Теперь он ощущал дуновение воздуха, и что-то подсказывало ему: он находится под землей.
Человек наклонил чашку, и холодная вода потекла Валентайну в рот по хирургическому зонду.
— Он может говорить. Уже неплохо. Ведите его.
Как в тумане, он почувствовал, что его подняли и перенесли через коридор в другую комнату. Его усадили на стул с металлическими ножками и жестким деревянным сиденьем. Как в приемной директора в только что отстроенной школе. Ему завели за спину руки и надели наручники, и это его позабавило: в любом случае он был слитком слаб, чтобы сражаться. Когда его ногу придвинули, чтобы пристегнуть лодыжку к ножке стула, нестерпимая боль пронзила Валентайна, и теплая моча потекла по штанам. Щипало так, будто он мочится азотной кислотой.
— О господи! — воскликнул один из охранников, почувствовав запах мочи и увидев лужу. — Да он описался!