– Кто ж тебя, боярин, не знает, разве что дурак последний? А так всем ты ведом, все о тебе говорят.
– А говорят-то что?
– Что хороший ты, боярин. Уж прости, из казны лишку не черпаешь, о своих заботишься…
Практически так все и есть. Только вот кто – свои и что – лихва? Кому греча крупная, кому и жемчуг мелкий будет, так боярин Раенский из вторых как раз. Но Платон хмыкнул, лесть по вкусу ему пришлась, бревно в своем глазу боярин давно на доски распилил да продал с выгодой.
– На правду похоже. А еще что говорят?
– О родстве твоем с царицей, о том, что племянника ты любишь, всего самого лучшего для него хочешь…
Теперь уж очередь Раенского улыбаться настала. Понятно, хочет. Но не говорить же вслух, что он для Феди венец царский достать мечтает? Измена сие, Слово и Дело Государево!
– Смотрю я, ты паренек неглупый.
Михайла поклонился. Вот теперь точно отвечать не надобно.
Ох, только б царица его тогда не приметила… ведь не помилуют. Фёдор наутро проснулся, ровно живой водой умытый, а у Михайлы до сих пор ледяным ветерком по спине пробегало. Как вспомнит он лицо царицы, страшное, старое, так сердце и зайдется.
А с другой стороны… узнать бы про тайну эту!
Тайны у царей дорого стоят, он бы и боярство тогда получил.
Голову с плеч снимут? Это у других, у глупых! Он умный, он справится.
– И Фёдора любишь. Любишь ведь?
И глаза так прищурены, ехидно, жестко…
Михайла и отозвался в тон боярину:
– И царевича люблю. И себя люблю. И человек он хороший, и выгодно мне при нем быть. Сами знаете, кто был, а кто сейчас. Кому б отработать не захотелось?
– Пожалуй, и многим. Столько пиявиц ненасытных, сколь ни дай им, все просят, все молят. Дай – дай, отдай – подай. А работать-то никто и не желает.
– Когда многого хочешь, многое и спросят. Разве нет?
– И то верно. Сестра моя с тобой говорила. А теперь и я скажу. Служи моему племяннику верно, и я тебя милостями не оставлю.
– Буду служить, боярин. И государыне Любаве, и племяннику твоему, и тебе, верно и честно.
Боярин оговорку заметил, но сделал вид, что не понял. Понятно же, по статусу называют… а не по тому, кого Михайла первого слушаться будет. Но боярина и так устроило. Заговорил он уже о том, что его волновало:
– А коли так… Фёдор на эту Устинью только и смотрит. Ведомо тебе это?
– Ведомо, боярин. Сам я несколько раз его в церковь сопровождал, когда он зазнобу свою повидать желает.
Несколько! Каждые три дня и сопровождал, теперь боярышня Устинья так в храм и ходила. Поутру, с сестрой и матушкой. Молилась усердно. О чем? Кто ж знает, губами шевелила беззвучно, а ликом так чистый ангел. Видно, что молится она, а не парней разглядывает.
Любовались оба, и Михайла, и Фёдор, только царевич открыто, а Михайла исподтишка. Еще успевал и с Аксиньей переглянуться.
Как поранили его да пригласил Заболоцкий заглядывать, стал он иногда бывать на подворье, хоть и нечасто. Хотел с братом Устиньюшкиным подружиться, да тот буркнул что-то и ушел восвояси. Михайла не унывал.
Насильно мил не будешь?
Так он и не насильно, а постепенно, потихоньку, по шажочку единому, всегда у него все удавалось. Разве что Устинья дичится да брат ее не улыбается.
Странные люди. Ну так то до поры до времени, найдет Михайла к каждому свой подход!
– Вот и ты на нее посмотри пристально. Нет ли там колдовства какого худого? Чем она царевича взяла таким? Видывал я ту Устинью, рыжа да тоща, чего в ней лакомого?
Михайла едва удержаться успел, чуть на боярина как на дурака не воззрился.
Рыжая? Тощая?
Да в уме ли ты, боярин?! Али не чувствуешь, какой свет от нее, какое тепло? А все ж не удержал лица, что-то боярин понял.
– Тебе она тоже нравится, что ль? Да что в ней такого-то?
– Нравится. – Михайла решил, что лучше не врать. – Теплая она. Ясная вся, хорошо рядом с ней. Няньку она свою выхаживала… добрая.
– Теплая, добрая… тьфу!
Промолчал Михайла.
Оно и понятно, боярину такие бабы, как царица Любава, – выгоднее, привычнее. Они во власть прорываются, зубами прогрызаются. А Устинье власть не предложишь, нутряным чутьем Михайла понимал – не надобна ей та власть! И дважды, и трижды не надобна!
Ей бы рядом с любимым жить, греть его, заботиться, вот и будет счастье. Михайла на этом месте только себя и видел. Вот нужна ему именно такая, домашняя, тихая, ласковая…
– Ладно. Вот, возьми… задаток.
Михайла тяжелый кошель принял, а внутрь не посмотрел, на боярина уставился:
– Без дела деньги не возьму, боярин.
– Дело простое будет, при Фёдоре и впредь рядом будь. Вот и сладится.
– За то мне и денег не надобно.
– Надобно. Не просто так даю, мало ли, что купить, кому платок подарить – понял? Для дела тебе серебро дано, не на девок тратить.