Вот когда б Ижорская, к примеру…
Но о том Аксинья молчала. А Марья и не лезла – к чему? Ей и того хватало, что отец успокоился да мать ее пилить за глупость перестала. Теперь только наставляла Илью любить да беречь. Коли попался такой дур… то есть благородный мужчина, так за ним приглядывать в восемь глаз надобно. И хорошо, как золовка на твоей стороне будет. Она-то и поможет лишний раз, и поддержит, и за тебя порадеет, когда сама не справишься…
Марья и не спорила. Она маленькую Вареньку с рук не спускала, так счастлива была доченьку увидеть. Век бы с малышкой не расставалась!
Вот и подворье, псы залаяли, Никола Апухтин на крыльцо вышел, сам встречать гостей дорогих.
Илья из саней выпрыгнул легко, сестрам выбраться помог. Покамест батюшка матушку вынимал, на Устинью поглядел, та и кивнула. Подворье оглядела – народу много. Хорошо.
Илья несколько шагов сделал – и на колени в снег упал.
– Не гневайся, боярин!
Никола аж рот открыл, потом спохватился, что снег залетает, приосанился – а что сказать, не знает. На что гневаться-то? О чем ругаться?
Илья его надолго в неведении не оставил.
– Наш то с Машенькой грех, что до свадьбы не утерпели. Весь я перед тобой как есть, как хочешь, так и казни, за девочек я век виниться буду. Когда б знал, раньше б с повинной пришел, Машеньку за меня замуж упрашивал отдать.
Никола выдохнул.
На подворье поглядел – стоят и холопы, и слуги, глазами хлопают. Вот ведь… какие слухи по столице пойдут. А… а вот такие!
– Надо б тебя раньше розгами драть, а теперь уж – вырос.
– Казни как хочешь, боярин, твоя воля. Дозволишь невесту мою повидать да дочку на руках понянчить?
Никола с Алексеем переглянулся, кнут у подбежавшего холопа взял, Илье показал, да и опустил.
– Когда обидишь девочек – не обессудь. Дочку как положено признаешь!
– О том и прошу, боярин!
– То-то же… своевольники. Ладно, иди ужо, ждут тебя твои ненаглядные, все глаза в окошко проглядели.
Илья с колен встал, поклонился земно.
– Благодарствую, боярин, не забуду твоей доброты.
– Иди уж… сами молодыми были небось.
– Были мы когда-то, – вздохнул Алексей Заболоцкий. Ему-то что с того? Удаль молодцу не в укор, да и девка… Наследовать она не будет, замуж выгодно выдадим, хочет Илья таким образом жену свою от сплетен лишних прикрыть – пусть его.
А насмешливого взгляда Устиньи и вовсе никто не заметил. Разве только боярыня Татьяна приметила кое-что да призадумалась.
– Машенька, вот она какая? Доченька наша?
Пара слов, вроде и пустячных для Ильи-то. Но если за эти слова смотрят на тебя такими сияющими глазами… поди, и на святых так не смотрели.
– Да, Илюшенька.
– Маленькая она такая… ее и брать-то боязно.
Холопки зашипели, зашушукались. Аксинья нос наморщила. Варенька глазенки открыла, запищала, Марья ее на руки взяла, на Илью взгляд беспомощный бросила.
Илья ее приобнял легонько.
– Ты мне потом подскажи, что маленькой надобно, как устроить ее лучше? Нянюшка уж вовсю хлопочет-суетится, да мало ли что упустим?
– Подскажу, Илюшенька…
Как-то само собой Варенька маленькая на руках у Ильи оказалась, заворковала что-то…
– А глазки у нее мои, не иначе. Серенькие?
Мигом все глазки углядели, заохали…
А Устинью боярыня Татьяна поманила. Устя кивнула, да и за ней выскользнула, в отдельную горницу прошла, поклонилась привычно.
Мол, слушаю тебя, боярыня.
Татьяна тянуть не стала:
– Ты брату подсказала, как поступить?
– Он и сам неглупый, боярыня.
– Не додумался б он. Ты подсказала, на тебя он поглядывал.
Устя промолчала. Говоришь ты, боярыня, о брате моем. А услышать-то ты что желаешь?
Боярыня продолжать расспросы не стала, поклонилась в пояс:
– Благодарствую, Устинья Алексеевна.
Устя едва не зашипела.
Не по чину то. И боярыня ей кланяться не должна, и не так все… Быстренько сама земной поклон отмахнула:
– Прости, боярыня, а только рада я, что ты не прогневалась. Не хотелось мне, чтобы за спиной у брата да невестки поганые языки помелом мели, вот и посвоевольничала.
– Хорошо ты, Устинья, придумала. Машенька у меня младшенькая, последыш… баловала я ее, берегла от всего, вот и получилось… что есть.
Боярыня дальше досказывать не стала. Да Устя и так поняла.
И судьбы иной боярыня хотела для дочери, и огневалась на глупую, и просто злилась, что так-то, и языки чужие были злее пчел. Вот и шипела боярыня, вот и не радовалась ничему.
А сейчас вроде как и тучи расходятся.