Резиалия попыталась найти утешение в светской жизни. Если в первый год их пребывания в Инхоре местное дворянство сторонилось нового графа, не зная, чья возьмет, то после показательной казни не-совсем-лорда Артона всякие сомнения пропали. Дамы со всей округи спешили нанести визит госпоже графине, обсудить с ней последние сплетни, поделиться узором вышивки или рецептом удивительно освежающего напитка из кобыльего молока. Почему-то в захудалом Инхоре гораздо лучше были осведомлены, что происходит при дворе, чем у соседа в поместье. Впрочем, это и не удивительно — наместница далеко, и за язык сплетницу не ухватит, а сосед — рядом, может и скандал выйти. Перед своими гостьями Резиалия изображала счастливую в семейной жизни женщину, а вечное отсутствие графа объясняла его занятостью. Дамы верили, или делали вид, что верят, сожалели, что не могут познакомиться со столь прославленным полководцем и продолжали чирикать. Право, даже будь Ланлосс в примерных отношениях с супругой, он как от черной потницы шарахался бы от подобных дамских сборищ. Однажды разговор зашел о супружеских изменах, все жалели несчастную вдову пресловутого Артона. Мало того, что она осталась на старости лет с тремя детьми без всяких средств — все имущество ее супруга отошло в казну графства, Ланлосс оставил вдове самую малость — так и при жизни супруга ей не было покоя. О покойниках злословить не принято, но уж этот хорошего слова не заслужил. Ни одного корсажа пропустить не мог! Из Сурема выписал гулящую девку, здешних ему не хватало! Бедняжка и тогда плохого слова мужу не сказала, все по-хорошему пробовала, лаской да убеждениями. Сколько денег в храм отнесла, страшно сказать, к белой ведьме на поклон ходила, та отказала. Ну а незадолго до того, как все и случилось, и вовсе на последнее дело отважилась: пошла в деревню, купила у колдуна приворотное зелье. Резиалия, до того молча слушавшая печальную историю несчастной женщины, с трудом удерживаясь в рамках созданного образа счастливой супруги, тут не выдержала:
— И что, помогло зелье?
— Да никто не знает, не успели проверить. Умер он, сами же знаете. А иначе бы обязательно подействовало! Это же не просто какое зелье, а самое что ни на есть сильное. В вашей деревне она его и брала, тут у вас на отшибе колдун один живет, говорят, ему уже триста лет. Так он все может, и приворот, и отворот, и чрево затворить, и наоборот, а уж по порче и вовсе мастер. У меня младший мой все болел, так я к колдуну повела, ох, муж ругался! И что вы думаете? — Резиалия слушала, затаив дыхание, даже подалась вперед, — он сразу сказал, сглазили моего мальчика! Искупал его в молоке от черной козы, прядку волос срезал, пошептал что-то, так уже три года прошло, а страшнее простуды хвори не знаем!
Вслед за этим разговор сам собой перешел на детские болезни и способы лечения, все советовали настаивать яблочный сок на имбире и пить его горячим при больном горле и сомневались, действительно ли от насморка помогает луковый сок, или просто всякая простуда сама по себе проходит за две недели, лечишь ты ее или нет. Резиалия уже не слушала, она мучительно раздумывала, где взять деньги на приворотное зелье — наверняка же колдун берет безбожно, если его снадобья такие действенные, а уж с графини и вовсе три шкуры сдерет — одну за зелье, вторую за испуг, третью за молчание.
Ланлосс не ставил себе цели держать супругу в черном теле, но не мог оплачивать все ее прихоти. Дела графства немного поправились, но недостаточно, чтобы купаться в роскоши, кроме того, над генералом Айрэ висел долг герцогу Суэрсен. И, хотя тот не торопил с выплатой, Ланлосс знал, что не успокоится, пока не вернет все до последнего гроша. Он ведь понимал, в чем причина герцогского великодушия — Иннуону приятно знать, что генерал Айрэ, три года командовавший гордым герцогом, теперь сам у него в долгу.
Резиалия не знала о денежных обстоятельствах мужа, тот не посвящал ее в свои дела, ограничившись подробным счетом, в котором расписал с точностью до монеты, на что ушло ее приданое, но она не сомневалась, что не получит ни гроша, если не объяснит, зачем ей нужны эти деньги. Веди она сама хозяйство, было бы проще, при некоторой сноровке из домашних денег всегда можно выгадать, но хозяйством в крепости ведал прошедший с Ланлоссом всю войну сухопарый кастелян, обладавший поистине непоколебимым спокойствием, позволявшим ему находить общий язык даже с Резиалией. Быть может, колдун согласится взять в уплату что-нибудь из ее скромных драгоценностей? Ланлосс все равно понятия не имеет, что там у Резиалии в ларце, да и потом, всегда можно сказать, что потеряла кольцо или подвеску. Для начала нужно было узнать, где живет этот колдун, не может же она ходить по деревне и стучаться в каждую лачугу. Да и не спросишь -вдруг узнают графиню и донесут Ланлоссу. На следующий день Резиалия поднялась еще до рассвета и отправилась на кухню подкарауливать молочницу. В крепости не было возможности содержать коров, поэтому молоко на продажу приносили из деревни. Она подождала, пока женщина перенесет тяжелые крынки, и грозно поинтересовалась у молочницы:
— Ты что же это, милочка, совсем стыд потеряла? Молоко вчера кислое было!
— Да что вы, ваша светлость, — перепугано зачастила крестьянка, — как же кислое-то! Сразу из-под коровы, парное, вот, как сегодня, так и вчера! Это на кухне, должно быть, не уследили!
— Ты тут не придумывай, мои кухарки свое дело знают!
Бедная молочница запричитала, призывая всех богов в свидетели, что ее молоко свежее родниковой воды и она знать не знает, что могло приключиться. Но грозная графиня продолжала стоять на своем, угрожая суровыми карами. Окончательно запугав несчастную крестьянку, Резиалия сменила гнев на милость:
— А может, и впрямь не ты виновата, что молоко скисло.
— Да свежее оно было!
— И все же странно. У тебя — свежее, на кухне — кислое. Уж не сглазил тебя кто часом? Я слышала, колдуну достаточно на закрытую крынку с молоком глянуть — и оно скисает.
По лицу молочницы было видно, что она с радостью бы обвинила колдуна, да страшно — вдруг узнает? Но и графиня над душой стоит, ох и попала же она между жерновами с этим молоком! А что делать, если только в замок продать и можно, в деревне-то у всех или молоко свое, или ни гроша нет. Она вздохнула:
— Он, может, и сглазил бы, да где ему мое молоко углядеть? Он же на самом отшибе живет, у родника, и сам никуда не ходит, к нему все бегают. На кухне проглядели, вот и закисло, — она обречено вздохнула.