Такой вариант её устроил. Лина скоро начала чувствовать сильную слабость, поэтому мне пришлось сходить ей за едой и виноградом. Эти ягоды были воистину замечательным продуктом Земли. В Логове обсуждали возможность вывоза саженцев в другие миры и культивации этого растения где-нибудь поближе к центральным системам.
Я решил заняться когтями. Уход за ними — очень длительное и кропотливое занятие. Сначала надо счистить старый лак, потом заточить и отшлифовать когти, потом покрасить заново и дождаться, пока они высохнут. Шлифовка — самая трудная стадия процесса, но она необходима, чтобы коготь сохранял правильную форму и необходимую гладкость. Коготь должен быть достаточно загнутым и длинным, чтобы его можно было использовать как оружие, но при этом не мешать брать что-то в руки. Необходимая длина и форма задавались при шлифовке и были индивидуальны для каждого дайр'ана, поскольку строение кисти у всех немного отличается.
Пока я занимался когтями, Лина поела и стала рассказывать мне о полутора днях, проведённых с людьми. Приняли её настороженно, но в целом дружелюбно. Люди показались ей достаточно хорошими. «Не бойцы, — думал я, слушая её рассказ. — Идеалисты. Мечтая о переменах, они не согласны на кровь. Ничего удивительного, что они способны служить только информаторами, не более, как и говорила Анриль».
Неожиданно понял, что рассказ Лины о людях меня нервирует. Пока занимался шлифовкой, пытался понять, почему. Когда понял, решительно приказал своему внутреннему собственнику замолкнуть. Если Лина сумеет прижиться среди людей, вернуться к ним, я буду только рад.
Я разговариваю с ней, шлифую когти и размышляю, как она вспомнит обо мне, когда будет жить у людей. С благодарностью или равнодушно? Хотелось бы, чтобы с благодарностью, но я согласен и на равнодушие. Только не на боль.
— Будь осторожнее, Лина. Часто в стае дружелюбно обнюхивают новичка, пряча клыки. Но один неверный шаг — и зубы вонзятся в шею.
— Умеешь же ты подобрать сравнения…
— Дружелюбие этих людей должно спровоцировать тебя на открытость, расслабить. Будь осторожна хотя бы первое время.
— Почему ты такой мнительный? Это не укор, я просто спрашиваю.
— Я воин, Лина, привык ждать удара, не показывать слабость.
— Жить по законам стаи? — понимающим тоном спросила она.
Но понимающим был только голос. Возможно ли объяснить человеку, как взрослеет хищник, рождённый для борьбы?
— У воинов нет стай.
— А что есть — отряды?
— Нет. У воина есть семья, которую он защищает. Пока воин жив, он постоянно сражается с чем-то или кем-то. Такие, как я, рождены не для убийства — для битвы. Но исход сражений часто бывает смертельным.
— И с кем ты сражаешься сейчас? С людьми?
— Нет, люди для меня — не противник.
— Тогда с кем? — не отставала химера.
— Уже ни с кем. Время моих боёв прошло.
— Как-то странно получается. Ты рождён для битвы, но не сражаешься. Значит, ты, наверное, не должен жить.
— Наверное, не должен.
— Ой, прости, Сайринат. Я, наверное, наговорила лишнего.
— Тебе можно, — ответил я. И чуть не ляпнул, что скучал по этой наивной химерке. Ни к чему привязываться к ней, она уйдёт из моей жизни. Как и все, кто был раньше.
— Жаль, ты не можешь пойти со мной к людям, поговорить с ними. Думаю, тебе было бы интересно.
— Возможно.
Несколько дней химера оправлялась от операции. Последствия оказались вполне безобидными — внезапные приступы слабости, сонливость, которые быстро прошли. Через три дня я отпустил её обратно. Больше я ничего не мог для неё сделать. Возможно, когда-нибудь я ещё встречу её, узнаю, как у неё дела и нашла ли она своё место среди людей.
Разведка продолжала собирать информацию по проекту «Нефелим», но я почти не интересовался этим. Для меня в конце концов всё выльется в обычную операцию, такую же, как и прочие.
После ухода Лины, я, конечно, острее почувствовал своё одиночество, но в целом в моей псевдожизни всё осталось, как было. И всё-таки я кое-что понял. Я боюсь бросить вызов своему прошлому, координаторам, утверждающим, что я почти безумен и наркотики необходимы мне, как воздух. Я мог бы бросить им вызов, но зачем? Борьба не имеет смысла, она только докажет их теорию, станет лишним подтверждением моей невменяемости. Воин всегда сражается. Я не сражаюсь ни с кем. У меня нет противника, которого возможно одолеть и почувствовать вкус жизни. Но он не нужен мне. Если я не вспомню, что значит жить, проще будет принять смерть.