— Значит, им ничего не угрожает. Это хорошо.
— Они оплакивают тебя, считают, что ты погиб, — зачем-то сказала я.
— Пусть лучше так. Кстати, знаешь, почему Командир застрелился?
— Откуда я могу знать?
— Мало ли, — Николай пожал плечами. — Так вот, он был спецназовцем. Я точно не знаю, что заставило его инсценировать свою гибель во время очередного задания и уйти в подполье. Он застрелился, потому что в противном случае могли пострадать его близкие. Его бы заставили рассказать всё, что он знает о других группах, угрожая его семье. Поэтому лучше, если все будут считать меня мёртвым.
— Ничего не поняла. То есть, если бы была такая возможность, ты бы не навестил родителей, чтобы они знали, что ты жив и у тебя всё хорошо?
— Лина, дело в том, что… я не уверен, что им так будет лучше. Понимаешь, я ведь не рассказывал им о том, чем на самом деле занимаюсь, не потому, что берёг их нервы. Отец гордился тем, что я работаю в полиции. Боюсь, сын, погибший при исполнении, для него лучше, чем сын — враг государства.
«Что-то мне эта ситуация напоминает…», — с раздражением подумала я.
— Ты считаешь, что незнание лучше, чем горькая правда? Вот только у них нет незнания, у них есть не менее горькая ложь. Может, стоит рискнуть?
— Не стоит, Лина, даже если это возможно. Им будет лучше так.
После этой реплики меня прорвало:
— Откуда ты можешь знать, как им будет лучше?! — завопила я. — Ты думаешь, что знаешь их, как облупленных, понимаешь их, да?! Поверь, это не так! Ты не имеешь права говорить, как для них лучше. Если ты — трус, я сама скажу им, что их сын жив и расскажу им, чем ты на самом деле занимаешься! — я вскочила и рванулась к двери.
— Стой! — Николай вскочил следом и попытался меня удержать.
Я остановилась, со злостью глядя на него.
— Вот у тебя точно нет права решать! — сказал он. — Это мои родители и моё дело! Не знаю, что на тебя нашло, но, если ты считаешь, что наши кратковременные отношения дают тебе право лезть в мои отношения с семьёй, ты очень сильно ошибаешься.
Вдох-выдох… кажется, я смогла немного успокоиться.
— Меня обманывали подобным образом, считая, что правда ещё хуже. И это было ошибкой. В итоге мне пришлось испытать намного больше боли, чем если бы я знала правду с самого начала.
— Но родители никогда не узнают правды, если мы им не скажем.
— Ты так в этом уверен? Подумай, могут ли правительственные структуры вычислить, погиб ты или нет.
— Могут. Наверняка могут. И тогда они сделают вывод, что я…
— Что ты состоял в повстанческой группе. «Террористической», как они скажут. Ты официально станешь предателем, изменником. Знаешь, мне странно, что ты сам не подумал об этом.
— Я бы подумал, но позже. Скажи, есть ведь способ увидеться с мамой и папой? Хотя бы предупредить их, что могут быть проблемы?
— Думаю, способ найдётся.
— Лина, спасибо тебе большое, — Николай хотел меня обнять, но я уклонилась от прикосновений. Не знаю, сможет ли Сайринат по запаху понять, касался меня человек или нет, но лучше не рисковать.
— Не стоит благодарности. Я найду тебя, когда узнаю, как и когда мы сможем выбраться к твоим родителям.
— Мы? Ты пойдёшь со мной?
— Возможно, не я, но кто-то из ящеров, кто сможет показать дорогу.
С этими словами я вышла. В течение диалога смутное раздражение всё нарастало, и я боялась, что скоро снова начну кричать.
В целом, до конца дня больше не произошло ничего примечательного, если не считать глухого раздражения, которое продолжало преследовать меня. Когда я пожаловалась Сайру, он ответил: «Теперь ты понимаешь, как я чувствую себя рядом с тобой».
Глава шестая
Так получилось, что я стал спать рядом с Айей. Я чувствовал её запах, знал, что она рядом, и тревожные сны не возвращались. Кроме того, я окончательно осознал, что влюблён, безрассудно и глупо, как это было в первый раз. Я знал, что не должен привязывать охотницу к себе, чтобы ей было легче обо мне забыть, но мне стало безразлично даже её будущее. Когда её не было рядом, и угар отступал, я понимал, что, чем крепче мы привяжемся друг к другу, тем труднее будет разрывать связь. Но, стоило мне учуять даже след её запаха, я чувствовал, что хочу одного: чтобы она навсегда осталась моей. Жаркое пламя опалило мою душу, я чувствовал себя живым.
Положение осложнялось тем, что охотница желала меня, теперь уже сознательно. Когда она знала, что я смотрю на неё, я не замечал ни одного провоцирующего жеста, её голос при разговоре со мной также почти никогда не приобретал соблазняющих оттенков, но она смотрела на меня совершенно по-иному, когда думала, что я не замечу. От одного её прикосновения тело непроизвольно напрягалось. И, что самое скверное, мне совершенно не хотелось менять ситуацию. Я получал невероятное удовольствие, чувствуя, что стою в шаге от черты, за которой потеряю контроль.