Отец рассказал, что всего в Москву навезли более пятисот девиц, и в этой просторной приказной избе их смотрят уж дней десять - отбирают.
В медовый Спас великокняжеский двор заполонили, хотя он был очень большой, окруженный с трех сторон огромными каменными и деревянными палатами, разноцветными высоченными теремами в многочисленных переходах и гульбищах, с несколькими большущими дивными крыльцами, сверкавшими золотом. Потом сказали, что девиц там было двести. И все такие нарядные, такие яркие, благоухающие, в таких драгоценных, завораживающих уборах, что поначалу даже в глазах рябило, сверкало и кружилось и не знали, куда глядеть, кого и что прежде всего разглядывать, хотя, понятное дело, разглядывали прежде всего именно лица, потому что они все до единой были невиданные красавицы. У Соломонии даже дыхание спирало, и она ходила медленно меж ними, а Мария за ней, и любовались то одной, то другой. Потом, правда, разглядела некоторых и не больно-то красивых, просто приятных, миленьких, а то и всего лишь хитро, сильно разукрашенных, набеленных, насурмленных, нарумяненных, но зато и поразительных, никогда прежде не виданных красавиц было действительно так много, и она останавливалась и оглядывала их с таким искренним восхищением, а некоторым еще и почтительно кланялась и говорила, как они хороши и как ей нравятся, что многие отвечали ей тем же, говорили похожее.
Наслаждение от происходившего испытывала необычайное, неожиданное, ибо и думать не думала, что все это окажется так интересно и радостно. И не замечала, как и за ней уже следит почти вся эта яркая, благоухающая, юная девичья толпа. Да и не только она, но и люди в возрасте, в богатых одеждах, появившиеся на Красном великокняжеском крыльце и в других местах двора.
Дело в том, что подавляющее большинство собранных здесь девиц были страшно скованны, напряжены, напуганы тем, что им предстояло, и хоть каждая мало верила, что повезет именно ей, но в глубине души все же хоть чуть-чуть, но надеялась: а вдруг!.. бывают же чудеса на свете... Некоторые непрерывно шевелили скованными губами - молились... Соломония же в такие чудеса не верила, ни на что не надеялась - ни единой такой мысли не мелькнуло! - и потому, наверное, одна-разъединственная была совсем не скована, одна ходила совершенно свободно меж всеми, сияюще восхищенная другими и, радуясь сама, очень радовала и ободряла остальных, хотя выглядела куда как краше многих и многих.
В ней была та дородность, когда всего вдосталь, но в самый-самый раз, и все необыкновенно красиво: точеное овальное лицо, точеная шея, плечи, руки, грудь, осанка. Двигалась, несмотря на дородность, легко и плавно. Волосы имела светло-русые, поблескивающие. Кожу нежнейшую. А глаза крупные, ореховые, ярко сияющие, какие бывают только у веселых и счастливых людей и на какие обычно все обращают внимание.
Затем им велели стать в ряды, коих получилось четыре, и с десяток иных, чем в избе, бояр, боярынь, один священник и еще какие-то лица медленно шли вдоль этих рядов и тоже каждую внимательно, а то и въедливо разглядывали, заставляли поворачиваться, иных что-то спрашивали, и, сразу переговариваясь или только переглядываясь, решали и объявляли: приходить девке на сей двор и завтра или не приходить. И отпускали.
В некоторых окнах палат и теремов тоже виднелись фигуры, разглядывающие их.
И на Красном крыльце по-прежнему стояли разглядывающие и живо, видно, их обсуждавшие.
Обочь всего двора стояли.
"Почему его самого-то нет? - подумала Соломония. - Всю Русь взбудоражил, всю Москву, ему выбирают невесту, а его нет... Смех!"
Засмеялась и сказала об этом Марии и соседкам, но те лишь напряженно поулыбались, а одна убежденно прошептала, что он наверняка скрытно давным-давно глядит на них из какого-нибудь потаенного оконца и сам, конечно же сам, выбирает.
Так что поосторожней, поосторожней!
Коли сам, зачем стольких согнали? Нравятся же ему какие-то - из них бы и выбирал... Не-ет, тут что-то задумано еще...
- Что? Что?
- Если б я знала... Но чую, чую! - улыбалась она.
- Да ну тебя! Тише! Подходят!
Ей с Марией велели прийти и завтра, а шептавшую юную княгиню отпустили насовсем, и она ушла сникшая, чуть не плача.
Теперь их было вполовину меньше, чем накануне. Сначала разрешили просто погулять по двору, а потом позвали в недавно построенную величественную, дивно изукрашенную каменную палату, называемую Грановитой. И они поднялись там по широкой, белокаменной, прохладной, еще пахнущей известью и красками лестнице на второе жилье сначала в большие, дивно изукрашенные сени, а из них и в саму палату, огромней и прекрасней которой никто из них никогда не видывал, и потому все они изумленно притихли и поначалу лишь озирались, почти не двигаясь. Огромные своды палаты опирались в центре на невиданной толщины столб, все стены были расписаны яркими цветами и узорами, и возле них тянулись сплошные лавки в красном бархате. А оконницы многочисленных окон были убраны зеленым сукном. Света полно. А возле столба на невысоком помосте в золотой парче стоял очень большой причудливый золоченый стул государя.
Кто-то громко пробасил, что в этой палате государь принимает иноземных гостей и вселенских патриархов.
Здесь тоже держалась приятная, освежающая, пахучая прохлада новостройки, дорогих новых тканей, недавних курений тонкими восточными благовониями.
Все они, и Соломония, конечно, тоже, решили, что именно здесь молодой государь и будет наконец выбирать себе невесту и что он вот-вот появится и сядет на этот золоченый стул. Все напряженно ждали этого. Ждали- ждали, почти не разговаривая, лишь вопросительно, напряженно переглядываясь и даже не обращая внимания на спокойно рассевшихся на красных лавках и беседовавших между собой государевых людей. А он все не появлялся и не появлялся. И тот же час опять сказали им, что они могут чувствовать себя как дома, поглядеть эту чудо-палату, посидеть, отдыхая в сей благодати от надоевшей жары.