Я облокотился о раковину. Можно ли оправдать убийство приказом? Смогу ли я забрать жизнь у незнакомого человека только потому, что другой незнакомый человек приказал мне сделать это? Приказал под страхом смерти и травли семьи – если я откажусь, меня казнят, а имущество отойдёт государству. Семью негласно изгонят из общества, даже работать или учиться им не позволят. Под благовидным предлогом, разумеется.
В голове появился образ маленького смеющегося Патрика, гостившего у бабушки с дедушкой. У него тоже не будет будущего, если я стану отступником! Вспомнил улыбку жены. Мои хрупкие женщины, Элеонора и Лили, что будет с ними?
Я посмотрел в свои глаза. И что будет со мной, если я убью в себе человека, предав смерти другого? Что будет с моей совестью в случае, если я решусь убить незнакомца и если не решусь? Как мне поступить, спасти себя или их?
И главный вопрос: захочет ли моя семья жить с убийцей? Будут ли мои дети гордиться тем, что зачаты от убийцы? Пожалеет ли Элеонора о двадцати годах брака, проведённых с убийцей? Плюнет ли в меня?
Меня рвало от страха, когда в дверь начали с силой стучать перепуганные жена и дочь. Я открыл. Обе бросились ко мне.
Что делать?
Увидев моё лицо, они на секунду застыли. Бровь Элеоноры начала подергиваться, а в глазах замерла боль – боль, интуитивно испытываемая за меня, вместе со мной. Она нервно теребила полотенце и не знала, подойти ей ко мне или подождать. Бедная моя жена! Хорошая, ласковая Элеонора, сколько дней мы с тобой поддерживали друг друга! И вот теперь я подвёл тебя.
– Джеймс, что с тобой?! – дрожащим голосом спросила Элеонора, но подойти так и не решилась – видимо выражение моего лица было ужасным.
– Папа, ты заболел? – менее искушенная в людских тревогах Лили подошла ко мне и протянула стакан воды. Однако и её пальчики подрагивали на его гранях.
Я кое-как справился с последним приступом рвоты и обессиленно опустился на краешек ванны. По щекам моим катились слезы. Они превратились в водопад, а я всё сидел и смотрел на расплывчатые силуэты жены и дочери. Их лица были повёрнуты ко мне.
Казалось, весь мир в тот момент сузился до размеров ванной: вокруг был вакуум, серое ничто, а здесь, в этих десяти квадратных метрах плитки, находились трое судей, которым предстояло установить цену человеческой жизни.
– Папа, скажи что-нибудь! – руки Лили начали умывать моё лицо и я увидел побледневшие лица жены и дочери. Но сил говорить просто не было. Да и что я мог им сказать? Всё в порядке, я просто обдумываю убийство для спасения социального положения Олбрайтов?
Говорить такое нельзя! Эта ответственность, это решение должны быть только моими. Я не имею права заставлять их чувствовать вину за моё решение. Ведь правильного выбора нет.
Убив осуждённого, я спасу положение семьи, но возможно заставлю их чувствовать презрение ко мне и к себе – за то, что жили с убийцей. А лишившись всего в случае моего отказа, они могут справедливо обвинить меня в эгоизме и трусости и опять же – испытать презрение ко мне и к себе за то, что не разглядели мою слабость раньше.
А я одинаково возненавижу себя и за то, что не спас семью и за то, что струсил перед обстоятельствами, убив свои принципы.
Выбор – это иллюзия.
Время медленно капало, мерно отстукивая мгновения. В такт времени на спину мне капала вода, прожигая холодом майку. Напряжение каждого из троих участников этой сцены казалось вот-вот превратится в искры, прорвётся молниями и закоротит всё вокруг.
Нужно было что-то сказать. Я пошевелил пальцами, ощутил гладкую и влажную эмаль бортика ванны, на котором сидел. Встал и вытер слёзы.
– Лили, Элеонора... – я обнял их. Решился.
Решился