И я заорал, что было силы, и мой крик отразился от воды, разнёсся по подворотням, крышам и дворам, а те, кажется, разнесли его эхом по всему городу: "ПРОВОДНИ-И-И-ИК!!!"
***
Воздух уже знакомо спружинил, и всё вокруг подскочило. А я пришёл в ужас от того, что обнаружил у себя в голове. Кажется, я лежал на кровати, натянув одеяло на голову, и смотрел в грязную жёлтую стену. Но мне было не до этого. Я был пустыней. Серой, мёртвой и холодной космической пустыней, которая висела в ужасающей, бесконечной во всех направлениях и во времени вселенской Пустоте, вся ссохлась и растрескалась, хотя её ничто не грело и не сушило, и теперь потихоньку разваливалась. По краям от неё отваливалось по кусочку. Меня парализовал смертельный ужас: я понял, что скоро она вся раскрошится, и от неё — от меня! — ничего не останется. И тогда я стану непонятно чем. Сгустком разума, бестелесным, безжизненным, и буду вечно висеть на одном месте в этой бесконечной Пустоте. И я не могу это предотвратить, я могу только беспомощно наблюдать, как разваливается моя пустыня... Стоп, а кто я вообще? И почему это именно я? Почему я не могу быть кем-то другим? Если я не могу видеть чужими глазами, значит, мне придётся умереть и самому увидеть, что там будет. А где я был, когда меня не было? Я, кажется, помнил, что висел в Пустоте, и мира тогда не было, ничего не было, и мне было ужасно гнусно. Кто же я такой, если мир появился вместе со мной, и я перестану существовать вместе с ним? И существует ли мир вообще? Есть ли я, есть ли другие люди, есть ли эта стена? Может, меня и нет вовсе, и мира нет, и ничего нет, а я вишу в Пустоте и придумываю всё это?! Нужно срочно что-то делать!!! Но я не мог встать. Я продолжал смотреть в стену, погружённый в ужас. Пустота расползлась откуда-то из глубины меня, я сам впустил её, и теперь от неё не было спасения. Пустыня сохла и крошилась. Я сох и крошился.
Я с трудом пробился из памяти в собственное оцепеневшее тело и оторвал его от кровати, как марионетку. Я с трудом заставил свои глаза отвернуться от Пустыни и посмотреть вовне. Я был в большой комнате с зарешеченными окнами. Здесь стояло ещё несколько кроватей, и на них в странных застывших позах лежали люди в серых пижамах.
— Вода минус вода в окончательном положении встречает тишину, а при покупке килограмма лопат в итоге даёт человека, — глубокомысленно изрёк бородатый мужчина с соседней кровати, — поэтому ты не пляши, а ляжь. А то тоже мне тут.
Я так и знал. Психушка.
Я встал и очень долго, еле переставляя ноги, выходил из палаты. У неё не было дверей. Ко мне уже бежали: с одной стороны — старушка в белом халате, с другой — два здоровенных амбала в зелёных костюмах. Старушка подбежала первой.
— Ты чего, сердешный? — я узнал старушку. Она брала у меня автограф.
— Как поживает Леночка? — спросил я медленно. Старушка побледнела. Я ещё раз узнал её: это на неё я налетел, когда убегал от Проводника, приняв его за шпиона.
— Хорошо поживает... А ты чего поднялся-то, милок?
— Надо доктора. Разговор есть.
В это время подоспели два зелёных амбала.
— Бабуся, тебе помочь? — спросил один из них, очень добродушно улыбаясь.
— Вы бы отвели этого парнишку к Людмиле Ратимировне, похоже, какой-то сдвиг у него... Она сегодня у себя в кабинете, я сейчас позвоню, предупрежу...
— Понятно,— сказали хором амбалы и повели, если не сказать понесли меня куда-то прочь из отделения, за железную дверь, по коридору, за ещё одну дверь, вниз по лестнице и по длинному коридору направо. Надо признать, так передвигаться было гораздо легче. Меня привели в кабинет и поставили перед столом, за которым сидела высоченная женщина — кажется, наши глаза были на одном уровне, хотя она сидела, а я стоял — в белом халате поверх длинного чёрного платья с оборками и с внимательными строгими глазами под очками в чёрной оправе. Она нетерпеливо поджала губы и сделала какой-то знак глазами. Амбалы посадили меня на стульчик перед ней и со смущённым видом отошли к двери. Женщина поправила очки и ласково на меня посмотрела.
— Я внимательно слушаю вас, Святополк.
Я знал, что нужно рассказать всё как можно подробнее. Она должна была понять и выпустить меня отсюда! Но чем больше я старался, тем больший бред у меня получался.
— Я к вам приехал на амбалах, чтобы сказать: я не тот, кого вы знали раньше. Я из другого мира. Меня там преследовал человек в чёрной шляпе, я думал, он шпион, а он — Проводник. Он отправил меня в другую мою жизнь, а дома я нормальный. Эти миры переплетаются и их бесконечно много, они возникают, когда мы встаём перед выбором, например, колбасы в магазине... Я не смогу объяснить, а он смог. Это потому, что у него была пудреница. Я провалился в пудреницу и стал знаменитым художником. Я ещё тогда рисовал... А потом я уронил паспорт в канал Грибоедова и стал орать. И вот я здесь. Я теперь не художник, а Пустыня. Я сегодня был Святополком, Глебом, художником и негодяем, а теперь я псих. И когда Пустыня раскрошится, я стану сгустком бестелесного разума... Понимаете, Святополк любил Катю, но лежал на диване и мечтал, а потом Святополк оказался Глебом, и Катя утопилась. И это всё был я. Я был бледный, потом румяный, а теперь я вообще не знаю, кто я. По-моему, я придумал этот мир, и на самом деле меня нет... Помогите мне, доктор, а?
— Вы, главное, не волнуйтесь так. У вас, оказывается, очень интересная жизнь, а вы всё лежите и ничего мне не рассказываете. Не хорошо,— доктор улыбнулась. — Если вы снова увидите этого человека в шляпе, Глеба или Катю, или узнаете что-нибудь новое про эти миры, вы обязательно расскажите мне обо всём, договорились?
— Мгм, — я кивнул. Конечно, она мне не поверила. Я же говорил почти как мой бородатый приятель с килограммом лопат. Она даже не поняла ничего! Я треснул себя рукой по лбу.
— Так! Только вот этого не надо, — строго сказала Людмила Ратимировна, — а то ребята вас привяжут.
— Привя-я-яжем, — протянули хором улыбчивые амбалы.
— Это хорошо, что вы стали вставать, — продолжала доктор, что-то записывая, — Постарайтесь побольше двигаться, вам это полезно.
В кабинет зашёл старый доктор с седой бородой и сел за другой стол.