Я вытащил бумагу и принялся биться над наброском своей винтовой лестницы. Ха. Пожалуй, здесь у меня получалось ещё хуже, чем в самой первой моей жизни. Но картины мои были тут, они никуда не делись. Я мучился с этой лестницей около часа. Ну как сделать, чтоб она уходила в бесконечную глубину?! И чтоб она при этом была лестницей? Может, её как-нибудь стилизованно изобразить, типа графики что-то сделать? Я взял тушь и попробовал. Получился пешеходный переход, закрученный в спираль. Я плюнул с досады и бросил листки на пол.
Ну да, бездарность. Зато симпатичный. И аккуратный. И не пустыня. И Катя вот-вот придёт... И почему я так уверен, что именно она? Меня осенило, и я полез в стол искать свои документы. Всё в порядке. Зовут меня Святополком, и я даже работаю — вот умора! — в том самом ресторане, где недавно веселился со своими псевдодрузьями. Официант. В дверь позвонили, я зашвырнул документы обратно в стол и бросился открывать.
На пороге стояла моя Катя. Как же она была хороша! Я сходу упал на одно колено и поцеловал ей руку. Она засмеялась. Как чудесно она смеётся!
— Какой ты забавный! Встань, давай я лучше пройду, — какой у неё чистый, звонкий голос! Я был вне себя от счастья и, кажется, выглядел идиотом, но это было не важно. Мы пошли на кухню и выпили шампанского с апельсинами. Она всё время нежно и звонко смеялась.
— Ты мне раньше так интересно рассказывал про свои миры! Расскажи ещё. Что ты сейчас рисуешь? — у неё были такие лучистые глаза, такие длинные ресницы...
— Картину... Винтовую лестницу. Вот только не получается у меня ничего...
— Покажи! Ты же знаешь, как я люблю твои картины!
— Да там и показывать ещё нечего, так, одни наброски...
— Тем более! Я никогда не видела, как ты работаешь! Ну, пожалуйста! — у неё были такие огромные синие глаза, такие ямочки на щеках... Ну как я мог ей отказать?
Я привёл её в комнату. Она восхищалась моими набросками и подробно расспрашивала, что я хотел изобразить.
— Человек в начале бесконечного падения... Замечательная идея! Даже в дрожь бросает. И как ты всё это придумываешь?
— Сам не знаю, — я не мог отвести глаз от её лица, и все мои идеи казались полной ерундой в сравнении с ней, восхитительным творением демиурга...
— Просто ты у меня гений, — она приблизилась ко мне. От неё одуряюще пахло чем-то сладким и мягким, какими-то цветами с примесью корицы.
— Только рисовать не умею...
— Главное — идея. Ты обязательно станешь знаменитым. Мир просто обязан увидеть твои миры, — она внезапно обняла меня, такая мягкая и горячая, и поцеловала сладким поцелуем с привкусом шампанского. Я застыл в панике, не зная, что делать. Она чуть отстранилась и ласково засмеялась. — Можно, я сегодня у тебя останусь? Мне так неохота ехать на метро...
— А разве ты живёшь не здесь? — спросил я тупо. Меня просто унесло.
— Какой же ты смешной! — она снова залилась звонким смехом и прильнула ко мне...
Я останусь жить в этой жизни. Без всяких вариантов. Я отошёл подальше и окинул гордым взглядом законченную картину. Я не спал всю ночь, но был счастлив, как никогда. С картины на меня смотрела Йатэака, почти как живая. Я теперь знал каждый её изгиб, каждый взгляд, знал, какая она на ощупь, и всё это перенеслось на холст. Казалось, она сейчас сойдёт с него и снова поцелует меня. И пусть какой-нибудь придирчивый анатом придёт в ужас от телосложения ангела на картине, я был горд, ибо изображение было полно жизни, души, которую в неё вдохнула моя любовь…
Она проснулась, встала с тахты и обняла меня.
— Ты что, совсем не спал?
— Нет. Мной владела муза, — чёрт, я где-то уже слышал этот диалог!
— Какая знакомая муза, — она улыбнулась, с восхищением разглядывая картину, — Так ты меня ещё не рисовал.
Я прожил этой жизнью ещё две недели. Я всё рисовал и рисовал, на меня никогда раньше не накатывало такое вдохновение. Я нарисовал даже лестницу. Получилось не совсем то, что я задумывал, но выглядело это неплохо. Катя приходила каждый день, она смотрела, как я рисую, восхищалась моими картинами и фотографировала их на память. Ресторан, где я работал, находился недалеко от её дома, и мы часто ездили туда вместе. Она целовала меня и убегала к себе домой, а я шёл работать.
В тот день, когда всё произошло, оставалось всего полчаса до окончания моей смены. Я принёс кому-то чистую пепельницу и прохаживался по залу, высматривая, не нужна ли где моя помощь, как вдруг увидел за одним из столиков бородатого психа из прошлой моей жизни. Я рванул к нему, как к другу, но по дороге сообразил, что в этой жизни мы не знакомы. Бородатый удивлённо поднял на меня глаза от меню.
— Простите, мы не могли с вами где-то встречаться? Ваше лицо мне знакомо, — выкрутился я.
— Может быть, пару лет назад вы читали обо мне в газете. Я тогда был знаменитым учёным и обо мне порой писали, — вежливо, но как-то грустно ответил мой друг.
— А что случилось? Вы больше не учёный?
— Знаете, меня ведь звали за границу, предлагали большие деньги за мой проект, но я отказался, потому что был патриотом. А потом мой проект объявили безумным и выгнали меня из университета, где я проработал всю жизнь...
Если бы я мог, я бы, несомненно, утешил его. Я бы рассказал, что нынешняя его жизнь многократно лучше, чем худшее, что может быть. Здесь он хоть и не от мира сего, но хотя бы здоров... Но я, конечно, не мог ему об этом сказать. Вдруг кто-то хряпнул меня по спине. Я резко обернулся и увидел того фальшиво-весёлого толстяка, что недавно вёз меня сюда и назывался моим другом.
— Здорово, Свят! Вот не ожидал тебя здесь увидеть!
— Извините, а мы с вами знакомы? — я насторожился. Мне никогда не нравился этот человек, а сейчас у меня было такое чувство, что очень даже он ожидал, что он нашёл меня здесь не случайно.