1998
ФРАНЦУЗСКИЕ ЭРОТИЧЕСКИЕ ЧАСТУШКИ
АМЕРИКАНСКИЕ ЧАСТУШКИ
УТРО
РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ
– Сиди тихо на скамейке или на качелях качайся!
Тасе заранее становится скучно. Она и так знает: играть только с приличными детьми, мусор с земли не подбирать и, избави Бог, бегать за угол – там вертеп. В общем, я уеду, ты будь пай, в детской с нянюшкой играй…
Исчезла под аркой розовая целлулоидная гребенка, ушла Анна Ивановна.
Ну вот – полчаса свободы в пыльном лысом сквере, украшенном утлой песочницей. Над головой – слепое желтое здание с грозным каким-то названием – двести двенадцатый завод. Со скамейки долой – ну, где тут приличные дети? Нет их здесь и не было. Остались где-то до революции, в воображении Анны Ивановны. Уж они-то никогда бы не пошли за угол, как я сейчас делаю. У-у-угол огибаю – вот он, вертеп! Голая сизая стена, ларечек к ней прилепился. Здесь взрослые дядьки пьют из кружек пиво с бациллами. Анна Ивановна понимает толк в бациллах – ездила в юности в санитарном поезде.
У ларечка, крашенного голубой веселой красочкой, живет-шевелится толстая смирная очередь. А в глубине, если в окошко заглянуть, жарко. Живет там, над сияющим краном, мордатая царевна-лебедь в рогатой бумажной короне. Кому нальет без очереди, кому – подумает.
У самой стены, под кустиками ящики стоят. Вот он здесь – настоящий вертеп. И в нем уже сидят и, по словам Анны Ивановны, «отвергают божеский облик». Тасе и подойти бы поближе, да страшно.
– Ладно, я просто поглажу собачку.
А собачек здесь и вправду хватает. Все на коротких ножках, желтоглазые, клочковатые, как родные братья. Между ними – королевой инвалидова чахлая болонка. Очень ее любит инвалид, не позволяет собирать с земли рыбьи кости, гладит по шерстке. Вот и он к вертепу подъезжает в лакированной коляске, похожей на пишущую машинку «Триумф».
– Инвалиду… пивка… без очереди…
Улыбается ему с ящика тетка-блондинка в ботах. Бабушка про таких говорит – «безобразное явление». Еще бабушка произносит жуткую фразу-«…полить хлорофосом…»
Тетку с ящика потеснил обстоятельный дядя в кепочке. Усы у него – подковой. Газету расстелил, мнет в ладонях какое-то съестное. Рядом лелеет кружку серенький дедушка. В авоське у дедушки болтается глазастая золотая рыбка, крепко схваченная в талии аптечной резинкой с бумажным ярлыком. Кто-то встал, пошел повторить, дедушка и сел на ящичек. Тася дедушку жалеет, потому что он – тощий, а тощий – это почти наверняка – нищий, и ботинки у него без шнурков. Про трудную жизнь нищих Тася узнала от Анны Ивановны: «Христа ради просит грош старичок увечный, но и ухом не повел мальчик бессердечный…»
Не только дети любят собак. Дядя с усами попил-попил, усы вытер, засвистал.
– Иди-иди сюда, гаденыш (Тасин песик ужиком из-под рук заскользил – не меня ли?). Ишь, гипнотизирует, будто тоже пива хочет.
– Ну сказал. Собаки пива не пьют. Так разве, попробуют.
– А вот при мне в Шимске в пивном зале – мужик с кобелем пришел. И кобелек-то поганый такой, бородатый. Мужик две кружки взял, бидончик алюминиевый взял. Из одной сам пьет, другую, гляжу, псу протянул и все доливает ему из бидончика. Интересуюсь, за что ж это на кабыздоха хороший продукт тратишь. Отчитал меня мужик. Дескать, кобеля моего не тронь, может, говорит, он первый и последний мне товарищ, государственного ума кобелек. Я ему своей властью пенсию персональную назначил, за любовь и ласку иной раз и коньячку поставлю…
– От, твою, коньячку, – ахает серенький дедушка, свертывая золотой рыбке голову.
– Конечно, кто ж теперь не пьет, – быстро вставляет тетка-блондинка. – Вот у нас на базе песик – все на слесаря лает, за штаны берет. Тот ему и колбасы, и хлеба – ешь от пуза, – отказывается.