Я помолчал.
— Живи мы в Соединённых Штатах, во внимание, наверное, следовало бы принять вопрос денег — там, на юге, последние несколько недель жизни в больнице могут вылиться в астрономическую сумму. Но здесь, в Канаде, этот фактор ни на что не влияет; во внимание следует принять только эмоциональные аспекты, их воздействие на меня и мою семью.
Я сознавал, что выражаю свою проблему в математических терминах — факторы, уравнения, финансовые и эмоциональные аспекты, — но слова изливались из меня именно так, я не репетировал речь. Я лишь надеялся, что не поставил врида в тупик.
— И от меня ты спрашиваешь, который выбор тебе следует сделать? — спросил меня голос транслятора.
— Да, — ответил я.
Раздался звук перемалываемых камней, за которым последовала краткая пауза, а затем:
— Моральный выбор очевиден, — сказал врид. — Он всегда очевиден.
— И? — спросил я. — Каков моральный выбор?
Новый скрежет камней о камни:
— Мораль нельзя выдать из внешнего источника. — При этих словах руки врида прикоснулись к перевёрнутой груше, что была его грудью. — Она обязана прийти изнутри.
— Значит, ты не дашь ответа, так?
Проекция врида колыхнулась в воздухе и исчезла.
Этим вечером, когда Рики смотрел в подвале телевизор, мы с Сюзан вновь сидели на диване.
И я сказал ей о своём решении.
— Я всегда буду любить тебя, — добавил я.
Она закрыла глаза:
— И я всегда буду тебя любить.
Неудивительно, что мне так сильно нравилась «Касабланка». Пойдёт ли Ильза Лунд с Виктором Ласло? Останется ли с Риком Блэйном? Последует ли она за мужем или последует зову сердца?
Есть ли что-то важнее, чем Сюзан? Чем Рик? Чем они вместе? Были ли ещё факторы, другие условия в этом уравнении?
Но — если откровенно — было ли что-то большее в моём случае? Конечно, Бог может находиться в сердце «аномалии» — но, если я полечу туда, уверен, я ни на что не повлияю… в отличие от Виктора, чьё сопротивление нацистам помогло спасти мир.
Тем не менее я принял решение.
Сколь бы трудным оно ни было, я его принял.
И мне никогда не узнать, правильное ли оно.
Я склонился к Сюзан и поцеловал её — поцеловал словно в последний раз.
33
— Привет, малыш, — сказал я, входя в комнату Рики.
Он сидел за столом, в крышку которого была заламинирована карта мира. Он что-то старательно вырисовывал цветными карандашами, высунув язык из уголка рта, — архетип детской сосредоточенности.
— Папа, — сказал он, увидев меня.
Я осмотрелся. В комнате был порядочный беспорядок, но вряд ли его можно было назвать катастрофой. На полу были навалены грязные вещи; обычно я выговаривал ему за это, но сегодня не стану. В глаза бросились несколько маленьких пластиковых скелетов динозавров, которые я ему купил, и говорящая фигурка Квай-Гон Джинна, полученная на Рождество. И книги — великое множество детских книг: наш Рики становился заядлым читателем.
— Сынок, — сказал я и терпеливо подождал его безраздельного внимания. Сейчас он заканчивал часть рисунка — похоже, он задумал нарисовать самолёт. Я позволил ему дорисовать; по себе знаю, как может досаждать незаконченное дело. Наконец Рики поднял голову от листа и, казалось, удивился, что я ещё не ушёл. Он вопросительно поднял брови.
— Сынок, — повторил я, — ты знаешь, что твой папочка серьёзно болен.
Почувствовав, что нам предстоит серьёзный разговор, Рики отложил карандаш в сторону. Малыш кивнул.
— И… Ну, думаю, ты знаешь — лучше мне уже не станет.
Он поджал губы и храбро кивнул ещё раз. У меня разрывалось сердце.
— Я собираюсь вас покинуть, — сказал я. — Я собираюсь улететь с Холлус.
— Он может тебя вылечить? — спросил Рики. — Он сказал, что не может, но…
Конечно, Рик не знал, что Холлус — она, но сейчас едва ли стоило его поправлять.
— Нет. Нет, он ничем не может мне помочь. Но, послушай, он собирается кое-куда полететь, и я хочу отправиться с ним, — ответил я.
В прошлом я много куда ездил — на раскопки, на конференции. Рики привык к тому, что я много путешествую.
— И когда ты вернёшься? — спросил он. И затем, с ангельской невинностью: — Ты мне оттуда что-нибудь привезёшь?
Я на секунду зажмурился. Меня подташнивало.
— Я… э-э-э… я не вернусь, — мягко сказал я.
Рики немного помолчал, переваривая мои слова.
— Ты хочешь сказать — ты улетаешь, чтобы умереть?
— Мне очень жаль, — ответил я. — Мне так жаль, что я вас покидаю.
— Я не хочу, чтобы ты умер.