Они опять встретились в следующие выходные, и — опять в другие выходные; горечь присутствовала в их встречах от того, что они скучали друг по другу и были одиноки, ощущая свою бесцельность в новых для них местах. Иногда после их встреч Надия разрывалась внутри, и точно так же чувствовал себя Саид, и оба с трудом балансировали на краю отчаянности физического жеста, который снова сблизил бы их вместе, но все же они удержали себя от опрометчивого шага.
Ритуал их недельных прогулок — и мучений — был нарушен тем, что вступили в действие другие силы человеческих отношений: Надии с поварихой, Саида с дочерью пастора, их новых знакомств. Первая пропущенная ими прогулка в выходные остро переживалась ими, вторая — уже не так остро, а третья — почти никак, и вскоре они встречались лишь раз в месяц или где-то около того, и много дней проходило между их звонками или сообщениями.
Они находились в подобном состоянии расхождения до перехода зимы в весну — хотя переходы сезонов в Марине иногда длились несколько часов в день, когда куртка снималась и одевался свитер — и все в том же состоянии до перехода теплой весны в прохладное лето. Никого из них не радовал случайный взгляд на новые отношения прошлой любви в социальной среде интернета, и они отдалились друг от друга в виртуальных отношениях, и пока они все еще хотели интересоваться и справляться о жизни друг друга, это желание угнетало их, служа тревожным напоминанием о непрожитой жизни, отчего они начинали все менее и менее беспокоиться друг о друге, все менее и менее считая, что бывшему партнеру будут интересны лишь поиски нового счастья, и в конечном итоге прошел месяц без никаких контактов, а затем — год, а затем — и жизнь.
* * *
За пределами Марракеша, на возвышенности, рассматривая роскошный дом мужчины, которого когда-то называли принцем, и женщины, которую когда-то считали чужеземкой, стояла служанка в опустевшем поселке, и она не могла говорить, и, судя по всему, именно по этой причине она не могла никуда уйти. Она работала в том доме внизу, где сейчас работало гораздо меньше слуг, чем год тому назад, и еще меньше по сравнению с предыдущими годами, и обслуга постепенно уходила или меняла хозяев, но только не эта служанка, которая ездила каждое утро на автобусе и жила на одно лишь жалование.
Она не была старой, но муж и дочь покинули ее; муж уехал вскоре после их свадьбы в Европу, откуда он не вернулся, и откуда со временем он перестал слать деньги. Мать служанки заявила, что это произошло из-за того, что она не говорила, и что она привила ему вкус наслаждения плотью, незнакомый ему до их свадьбы, и так получилось, что она вооружила его, как мужчину, и обезоружила себя, как женщину. Ее мать слишком строго отнеслась ко всему, а служанка не считала себя неудачливой, потому что ее муж дал ей дочь, и дочь была ее спутницей в жизненной дороге; дочь тоже ушла через дверь, но она возвращалась навестить, и, каждый раз возвращаясь, она просила мать пойти с ней, а та не соглашалась, потому что понимала ненадежность и хрупкость вещей и ощущала себя небольшим растением на небольшом куске почвы между камнями в засушливом и ветреном месте, и она не была нужна миру, а здесь ее знали и терпели, и это уже было благом.
Служанка была в возрасте, когда мужчины перестают интересоваться ею. Еще девушкой у нее было тело женщины, и после замужества — такая молодая — ее тело продолжало созревать и после родов и во время кормления дочери, и мужчины задерживали свои взгляды на ней, не на ее лице, а на ее фигуре, и ее часто тревожили подобные взгляды, потому что в них была опасность, и еще из-за того, что она понимала, как изменятся они, когда узнают о ее немоте, и потому прекратившиеся взгляды стали для нее облегчением.
Служанка не знала, сколько ей лет, но она знала, что была моложе хозяйки дома, где работала, чьи волосы все еще были тщательно ухожены, чья осанка оставалась прямой, и чьи платья шились с намерениями привлечь мужское внимание. Хозяйка, похоже, совсем не ощущала возраста за все многие года работы служанки в доме. С расстояния ее легко было принять за юную особу, и в то же время служанка состарилась вдвое, возможно, за них обоих, будто в ее работу входили старение обменом месяцев жизни на банкноты и еду.
В то лето расставания Саида и Надии дочь служанки пришла навестить мать в поселок, где почти никого не осталось, и они пили кофе под вечерним небом и смотрели на красную пыль, поднимающуюся на юге, и дочь снова попросила мать пойти с ней.
Служанка посмотрела на свою дочь, которая выглядела так, что, казалось, взяла все самое лучшее от нее и ее мужа и ее матери, чей голос выходил изо рта дочери — строгий и тихий — но не ее слова, а слова дочери были совсем непохожими: быстрыми, легкими и новыми. Служанка положила свою руку на руку дочери и притянула ее кисть к своим губам и поцеловала ее, приклеившись на мгновение кожей губ к коже своего ребенка, и ее губы продолжали цепляться, опуская руку дочери, и служанка улыбнулась и покачала головой.
«В один прекрасный день, может, и пойду», подумала она.
Только не сегодня.
Часть двенадцатая
Пятьдесят лет спустя, Надия впервые вернулась в ее родной город, где пожары, виденные ею в молодости, выгорели давным-давно, а города живут гораздо более устойчивее и спокойно-цикличнее, чем люди в них, и город, в который она вернулась, был ни раем и ни адом и казался знакомым и также незнакомым, и во время ее медленных блужданий изучения, она узнала о близком нахождении Саида и, постояв недвижимо какое-то время, решила связаться с ним, и они согласились встретиться.
Они встретились в кафе неподалеку от их старого здания, все еще стоящего, хотя большинство зданий вокруг уже поменялись; они сели рядом друг с другом на соседних сиденьях за небольшим квадратным столом под открытым небом, и они посмотрели друг на друга, дружелюбно разглядывая, как изменило их время, но все еще узнаваемы своими особенностями, и они смотрели, как проходили мимо них молодые люди их города, молодые люди, которые не имели никакого представления о том, что творилось здесь когда-то, за исключением прочитанного в учебниках по истории, что, в общем-то, и правильно, и они пили кофе, и они разговаривали.
Их разговор шел о двух жизнях с тщательными подробностями и умолчаниями, и он также был танцем прошлых влюбленных; они не причинили друг другу достаточно боли, не найдя общего ритма судьбы, и они все молодели и молодели, пока кофе таяло в их чашках, и Надия сказала: «Попробуй представь, какой другой была бы жизнь, если бы я согласилась выйти за тебя замуж»; и Саид ответил: «Попробуй представь, как все было бы по-другому, если бы я согласился на секс с тобой»; а Надия сказала: «У нас был же секс»; и Саид подумал, улыбнулся и ответил: «Да, полагаю, был».
Над ними пролетали яркие точки спутников в темнеющем небе, и последние ястребы возвращались в свои гнезда, а вокруг них шли прохожие, не обращая никакого внимания на пожилую женщину в черной робе и пожилого мужчину с короткой щетиной бороды.
Они допили кофе. Надия спросила Саида, был ли он в чилийской пустыне и видел ли там звезды, и так ли они виделись, как он представлял их себе. Саид кивнул головой и сказал ей, что если у нее будет свободный вечер, он бы мог показать это ей, и тот вид стоило увидеть хотя бы раз в жизни, и она закрыла глаза и ответила, что очень хотела бы; они встали, обнялись и разошлись, совершенно не представляя себе, когда бы мог состояться этот вечер.