– Красавица она у вас. А как же она одна осталась? Думаю, что женихов немало было.
– Да, Саша, ты прав, но она всем отказывает, любила она своего мужа сильно. Вот и не может забыть. Хорошо, что память о нём осталась – этот карапуз. Иначе и дочки у нас не было. Тогда она чуть в клинику психозов не попала, я думал потеряем её. Но после известия о малыше она вдруг успокоилась и стала жить. Работала как одержимая, её в роддом из офиса увезли, всё отчёты квартальные ей покоя не давали. И потом тоже. Едва в себя пришла, начала удалённо работать по нескольку часов. Теперь следит за работой Службы поддержки клиентов. Ни одна жалоба или просьба без ответа не остаётся. Кстати, это её идея с Ожоговым центром. Да и психологическая помощь ею была внесена в договор. Она сама знает, что это такое – терять родных и близких.
Ромашов глянул на молчащего Гюнтера и тихо спросил:
– О чём это ты, Николаич?
Петерс вздохнул и прижал внука к себе, потом нажал кнопку на селекторе и с улыбкой обратился к малышу:
– Пойдёшь с тётей Катей чай пить с пироженками? – затем аккуратно передал малыша секретарю и дождался, пока за ними закроется дверь. – Лера нам не родная дочь, она моя племянница. А родители её… настоящие родители… погибли в авиакатастрофе незадолго до смерти её мужа. Теперь понимаете, что пришлось пережить нашей девочке? Вот так и живём, – печально произнёс хозяин кабинета и вздрогнул, когда Гюнтер резко поднялся и широким шагом вышел в приёмную.
Ромашов покачал головой и, бурча что-то себе под нос о несносном характере друга, бросился за ним…
- Ты понимаешь, что она тупо мне изменила? – бушевал Гюнтер в малой переговорной, куда влетел после услышанной им истории. – Я, кретин, всё это время виноватым себя чувствовал, а она спокойно сразу нашей свадьбы с кем-то…
Ромашов резко встал и грозно наклонился к Гюнтеру:
– Прежде чем обвинять кого-то в чём-то, перво-наперво проверь соединение мозга и языка, понял? – почти прошипел он в лицо другу.
Глеб устало прикрыл глаза и тихо сказал:
– Ты либо меня не слышишь, Саня, либо у самого соединение прервалось. Ты сам подумай – зачем мне женщина, которая сразу после меня бросилась в объятия другого?
Он встал, резко сунул кулаки в карманы брюк и медленно подошёл к окну. Он вздохнул и тихо продолжил:
– Сань, ты же в курсе моей проблемы, зачем ты её защищаешь сейчас? Всё же предельно ясно. Я понимаю, что я для неё мертвым был, но так скоро после нас… Что это было тогда в ресторане? Я сам своими руками этот ящик Пандоры вскрыл и дал ей возможность, чтобы она с другим…
– А ты разве не так? И не надо мне сейчас говорить, что ты мужчина и тебе всё можно! Наслушался! У тебя Полина когда появилась, вспомни? Ты же сразу после больницы с ней замутил. Она к тебе ещё в гостинице прилипла, когда я вам номер через неё заказывал. Или она в больнице тебе услуги подобного рода оказывала, пока ты на вытяжении лежал? И не надо на меня глазами зыркать, я не из пугливых! А прежде чем Леру в чём-то обвинять, позвонить надо! Двум людям. Но задать при этом правильные вопросы. Сам додумаешься или помощь нужна?
Гюнтер внимательно посмотрел на друга и вытащил мобильный. Ромашов кивнул и вышел. Глеб глубоко вдохнул и набрал первый номер, задал вопрос и скривился, слушая оглушительно орущего собеседника и стараясь не рассмеяться. Потом задумчиво постучал телефоном по губам, опять набрал номер и, когда услышал голос, внезапно спросил:
– Полина, каким противозачаточным средством ты пользуешься?
– Нористерат, – быстро ответила невидимая женщина. Но тут же на Гюнтера обрушился поток извинений, объяснений, каких-то нелепых фраз о здоровье, женских проблемах, затем последовали слёзы и злые обвинения. Но Глеб их уже не слушал. Он думал о своём первом звонке и вспоминал крики и мат Герцена – за эти прошедшие три года он так и не приехал к нему на повторное исследование, подписав себе ошибочный, как оказалось, приговор. Что теперь? А ничего – надо срочно ехать в лесной домик. Там сейчас Лера. И не одна...