В одной из таких каменных пещер, глубоко под землей, дорогу нам преградил труп, лежавший поперек коридора. Луч фонарика осветил юбку, как саваном, покрывшую ноги, и затейливую шляпку с примятыми цветами, вырезанными из разноцветного фетра. Светлые пряди волос обрамляли иссохшее лицо. Руки были костлявы и желты, словно в лайковых перчатках.
— Швабы застрелили, — с горечью произнес Юзеф.
— Здесь они были вчера, а сегодня их выбили отсюда.
Затем мы снова шли траншеями и вступили в последний на нашем пути подвал. Он был пуст. На полутемной лестнице, ведущей на улицу, сидел белобородый поляк. Старый мундир польского солдата мешком висел на его худых плечах. На коленях у старика лежала охотничья двустволка. Ее треснувшее ложе было стянуто проволокой. Услышав наши шаги, старик обернулся и кивнул головой в сторону подвала:
— Есть еще там живые? Я вот дежурю пока… Нельзя никого на улицу выпускать, здесь стреляют… А может, там и нет никого?
Он пристально всмотрелся, остановив взгляд на моих погонах, затем встал.
— Кто вы такой? — торопливо, смешивая польские и Русские слова, спросил он. — Неужто русский?
— Русский летчик… капитан! — ответил за меня Юзеф. — Вы, дедушка Адам, караульте строже.
Старик вытянул руки по швам, выпятил грудь.
— Слушаюсь, пане плютоновый! — с неожиданной силой и солдатской четкостью ответил он.
Старик был очень истощен и мог показаться человеком, потерявшим представление о жизни, утратившим грань между прошлым и настоящим. Именно это на минуту пришло мне в голову, когда я увидел его мундир. Но тут же я почувствовал, что ошибся. Передо мною предстало нечто более сложное и значительное. В дни смертельного голода и губительного огня, видя, что решается судьба родины, судьба его народа, старик взял в руки оружие. Кто и зачем поставил его на этот никому не нужный, как мне показалось, пост? Мне это было неизвестно. Может быть, он сам решил здесь остаться под огнем, чтобы охранять «гражданских людей»?! Старик был военным до мозга костей и выполнял свой долг как солдат.
Мы поднялись по ступенькам и вошли в подъезд. Дверь косо висела на одной петле.
Юзеф вдруг прикрыл рукой глаза:
— Пятый день света белого не вижу. Все больше по подземельям… Только рассветает, а мне так резануло глаза, будто уже полдень…
Улица была завалена грудами кирпича и камня. На самую высокую кучу нелепо взгромоздился и прочно стоял на ножках стол — самый обыкновенный обеденный стол, закинутый туда взрывом. Из-за ближних развалин часто бил миномет. То и дело рвались мины. Улицу группами перебегали люди. Я видел, как бежала с чемоданом, держа за руку мальчика лет семи, высокая женщина в мужском долгополом пальто. За ней, сгибаясь под тяжестью сундучка, спешила старушка в старомодном пальто и высоких ботинках на шнуровке. Они скрылись в подъезде какого-то дома, который глядел на улицу пустыми глазницами окон.
Разглядывая исковерканные стены домов, я думал: «Как тут найдешь Дмитрия?»
Мы пересекли улицу, с трудом пробираясь среди обломков. Следовало бы перебегать от укрытия к укрытию, но бежать я не мог — долгий переход по подвалам и траншеям вконец измучил меня.
— Ложись! — крикнул я по-русски, заслышав быстро нарастающий свист мины.
Мы упали. Острые камни впились мне в ладони, в колени, в щеку. В ту же секунду над самым ухом провизжали осколки, по затылку прошла горячая волна, а за ней по спине забарабанили мелкие камешки… Пронесло!..
Перейдя улицу, мы опять очутились в подземной траншее и проползли по ней метров двести до подвала. Встретившиеся нам повстанцы сказали, что мы находимся под домом, который накануне заняли фашисты. К сожалению, выбить их не удалось: у повстанцев не было ни гранат, ни взрывчатки.
— А вдруг именно на этот дом упал Дмитрий? — высказал я предположение.
— Вряд ли! — ответил Юзеф. — Здесь весь верх снесло взрывом…
Снова подвалы и переходы. Мы подходили к самому краю обороны одного из участков майора Сенка. Все чаще попадались навстречу небольшие группы повстанцев.
— Это тоже наши, — сказал Юзеф.
Некоторые по голосу угадывали во мне советского человека, и при свете фонарика я видел на их лицах радостное любопытство. Другие проходили стороной, не разглядев в полутьме подвала незнакомую форму.
Кого мы ни спрашивали — никто ничего не знал о Стенько, никто не видел «советского летчика», не встречал и людей, разыскивающих его.
Когда мы вновь остановились у выхода на улицу, то попали в расположение одного отряда, где Юзеф нашел своих друзей. Между ними сейчас же завязался оживленный разговор. Я отошел к двери, в которую вносили двух бойцов, раненных на баррикадах, и попытался узнать о Дмитрии. Нет, и эти ничего не знали…