– Ты убил принца! – взвизгнула она. - Наше солнце, нашего Фар-Зо-Нарраха! А она – ведьма! Околдовала его, принесла несчастье в наш дом!
Берт едва не отшатнулся от волны лютой ненависти, ударившей его в грудь.
– Но ведь тогда, в ночь Хранителей,ты…
– …хотела заманить тебя, проклятый вальд, чтобы всадить ноҗ тебе в сердце! – зарычала она,исторгая слюну из оскаленного рта. - Пропадите вы оба! Ненавижу! Ненавижу!!!
Словно разъяренная волчица, она бросилась на Берта, норовя выцарапать ему глаза, но солдаты ловко пoдхватили ее под локти.
Берт с тяжелым сердцем окинул взглядом притихших в стороне замковых крэгглов. Сколько из них желают ему смерти, подобно этой потерявшей разум от ненависти Йоне? Есть ли вообще способ однажды примирить вальденхеймцев и крэгглов – хотя бы тех, кто обитает в этих стенах?
– Этих двоих – повесить, - громко распорядился он. – Парню – две дюжины плетей. Оклемается – в кандалы его и на рудники, пока не поумнеет. Эту – в колодки и оставить на площади до утра.
В толпе крэгглов прокатился ропот, снова загoлосила женщина Рия, зашипела бесноватая Йона. Что делать дальше со злобной, словно гадюка, девицей, он понятия не имел. Хорошо бы тоже повесить, но он во всеуслышание заявил, что не станет ее казнить. Оставить у себя – жди ножа в спину, яда в питье или нового пожара. Изгнать – немногим лучше: примкнет к горе-повстанцам, затаившимся среди поселян.
Однако вешать обезумевшую женщину рядом с мужчинами у него не поднималась рука.
– Дунгель, отправь отряд ещё раз как следует прочесать деревню. Если Тохорн до сих пор там – приведите его живым. Девицу утром изгнать из замка. Появится здесь еще раз – вздернуть, как остальных.
– Будет сделано,тан.
Берт мысленно возвел молитву старым духам, чтобы ускорили прибытие обоза, в котором он надеялся обнаружить хотя бы пару десятков работников и крестьян-переселенцев. Плохо заселять новые земли в зиму, но оставлять у себя под носом одних лишь крэгглов становилось чем дальше, тем опасней.
На казни и наказания он смотреть не стал. Подошел к бледной как смерть Леанте, взглянул исподлобья в блестящие от непролитых слез серые глаза.
– Что? - спросил он с вызовом. - Осуждаешь? Считаешь меня слишком жестоким?
Леанте моргнула и поспешно качнула головой. Разомкнула закушенные до синевы губы.
– Лордам порой приходится быть суровым, - тихо произнесла она. - К тем, кто не проявляет повиновения. Я… вернусь в дом, пожалуй.
Берт и сам чувствовал себя до тошноты погано. И не потому, что до конца не выкашлял из легких смрадную гарь. Начинать новый день с казней не было его любимым развлечением.
Но иначе его сочли бы слабаком.
Ноги сами повели его в сторону спасительной кузницы. Скинув стеганый подлатник, он открыл заслонку остывшего гoрна. Сегодня был один из тех дней, когда Берт отчаянно жалел, что однажды решил сменить кузнечный молот на молот боевой.
***
Чтобы избавиться от засевшего в груди тяжелого чувства, Леанте вновь с головой погрузилась в домашнюю работу. По ее распоряжению и под неусыпным контролем работники разбирали, скребли, мыли и натирали все северное крыло, особенно пострадавший от пожара верхний ярус. К концу дня она еще раз проверила работу и осталась довольна: даже отвратительный запах гари стал ощущаться здесь куда меньше. Если все сложится благополучно,то к весне, когда улягутся суровые северные метели, они с Бертольфом смогут перебраться обратно и жить в свoих прежних покоях.
На нижнем ярусе, где располагались рабочие и хозяйственные помещения,тоже вовсю кипела работа. Леанте внимательно выслушивала жалобы и советы неугомонной Хайре, спорила и соглашалась, хмурилась, глядя на разоренье в нижних кладовых после солдатского обыска и сетовала на то, что без учетной книги чувствует себя как без рук. А уж при мысли о том, что она оcталась вовсе без возможности что-либо записать, ее одолевала тихая грусть.
В конце концов ее озарило: ведь бумагу можно сделать самостоятельно! Она тут же отобрала несколько мальчиков-прислужников измельчать и толочь остатки льняной ветоши, в которую после пожара превратились некоторые вещи и белье, готовой пеньки и хранящейся в подвалах сушеной конопли. Двух служанок меж тем усадила за плетение густого решета. К вечеру она с затаенным восторгом взирала на развешенные на бельевой веревке мокрые прямоугольники, отдаленно напоминающие бумажные листы. Грубая, рыхлая, волокнистая, плохо выбеленная, однако же это была бумага! А значит, совсем скоро Леанте снова сможет составлять хозяйственную книгу! И… и продолжать вечерние занятия с Бертольфом. Почему-то от последней мысли в груди по-особенному сладко заныло.