Он взглянул на Солнце, но его уже скрыли тучи.
Он присел, устроившись в ожидании. Никто не удивится. Он часто возвращался поздно, с рассказами о своих вылазках вместо охапок мяса, чтобы накормить клан. Они давно бы изгнали его, заставив выживать в одиночку, но его мать была целительницей и не позволила бы этого. Она учила его, чтобы он занял ее место, когда одеревеневшие суставы и слабеющее зрение не позволят ей больше исполнять свой долг. Хворобы его не интересовали, но он понимал, что должен исполнять хоть какой-то долг, иначе лишится защиты племени. Поэтому он помогал ей, когда не удавалось уклониться, и выучил ровно столько о травах, припарках и компрессах, чтобы его терпели.
Но сейчас это ему не помогало.
Ждать нельзя.
Он вскарабкался на пригорок, отыскал знакомый знак и двинулся к нему по лесной земле, усыпанной всяким сором. Задрав голову и прикрыв глаза, он вслушивался в россыпь пьянящих запахов. Шипение он услышал, но счел его лишь фоном для своих блуждающих грез. К тому мигу, когда от этого звука у него напрягся загривок, а глаза распахнулись, было уже поздно.
Змея!
Джун ткнул копьем, чтобы напугать, а не убить, но промахнулся. Змея — нет. Размытое движение, и боль обожгла тело Джуна. Он глухо рухнул на землю, а Змея ускользнула прочь. Джун попытался встать, но тут же снова повалился на землю.
Поползу по тропе. Охотники увидят меня на обратном пути. Лоб покрылся потом. Впрочем, хищники тоже.
Он юркнул под облепленное землей сплетение корней исполинского дерева, разделив уютное местечко с червями, слизнями и пауками.
Крикну, если кого-нибудь услышу.
Он подавил боль и порылся в наплечной сумке. Неудивительно — он забыл пополнить запас снадобий. Джун попытался сморгнуть пыль из глаз, а потом потер их самым чистым местом на грязном пальце. Он размышлял, что делать, пока лодыжка распухала, становясь толще икры, и по телу разливался жар. Все вокруг закружилось, веки отяжелели. Чем больше он силился думать, тем сильнее стучало в голове. Он подтянул ноги к груди, представляя, как яд Змеи растекается у него внутри.
Как остановить его, пока он не остановил меня?
Разрешилась проблема просто: он потерял сознание.
Джуна разбудил шорох шагов. Болело все тело, но он сумел приоткрыть один глаз. К нему шагала самка Прямоходящего, не из его племени. В руке копье, на лице — яростная гримаса. Надо бы что-то сказать, но во рту пересохло.
Она ведет себя так, будто знает меня.
Он попытался подняться, но тело не слушалось, и он просто смотрел на нее, встревоженный и несколько сбитый с толку темной яростью, направленной на него.
Почему она так сердится? Я ей ничего не сделал.
Вид его распухшей багровой лодыжки ничуть не смягчил ее. Ее захлестнули волны отвращения, а кулаки стиснули грубо обтесанное копье так сильно, что побелели костяшки.
В ней есть что-то знакомое...
У нее был маленький череп, длинные конечности и узкое туловище Примитива — без той мощи мышц, что свойственна сородичам Джуна. И тут его осенило.
— Ксоса?
В ответ она зарычала — звук, столь похожий на ненависть, что он отпрянул бы, если бы не ствол дерева за спиной.
Самка Ксоса часто являлась ему во снах, и они хорошо ладили. Они обсуждали то, что никого, кроме него, не занимало: куда уходят стада во время своих странствий, почему тонкие шелковые нити Паука так прочны, почему Солнце уходит, когда приходит Луна. Боятся ли два светила друг друга или договорились делить небо? Подобные вопросы раздражали всех в его племени, но приводили Ксосу в восторг.
— Почему ты здесь? Я вижу тебя только во снах. — Он заерзал, попытался встать и снова рухнул. — Я сплю?
— Нет, Шанадар. Ты вынудил меня явиться лично. Приближается ночь. Оставаться здесь в одиночку опасно. Возвращайся на свою стоянку. У меня на тебя есть планы, и быть съеденным Кошкой в них не входит.
Губы ее не шевелились, и слова были не из языка его клана, но он все понял. Он хотел спросить, какая ей разница, съедят ли его ночные хищники, но сказал совсем другое:
— Меня отравила Змея.
В ее глазах мелькнуло потрясение, и она нахмурилась.
— Ясно. Значит, наш уход откладывается.