- О! - выдохнул он и ударил кулаком по открытой ладони, поворачивая голову к койке и разглядывая Андерсен так, будто впервые ее видел.
И все, молчание. Молчит и смотрит. Смотрит и молчит. Вовсе не собирается с мыслями, а намеревается заранее накалить атмосферу так, чтобы напряжение завладело Дженнифер целиком и полностью, и не отпускало сегодня даже, когда он уйдет.
- Я хочу, чтобы ты сняла пижамные штаны и нижнее белье, - начал, чуть наклонив голову вперед, но при этом не спуская взгляда с молодой женщины, будто хищное животное, готовившееся к атаке, - Затем ты сядешь на койку, лицом ко мне, упираясь спиной в стену, - медленно продолжал, пока руки плетьми висели вдоль тела, - Широко раздвинешь ноги и помастурбируешь, глядя на меня.
Закончив, он выпрямился и тихо посмеялся, будто бы ему рассказали забавный анекдот.
- Я хочу, чтобы ты кончила, думая обо мне, - уголок губ приподнимается и шрам превращается в ямочку, - Прикрываться хоть чем-то нельзя. Отводить взгляд - нельзя. Смотреть сквозь меня - нельзя. Если я почувствую, что ты смотришь в себя или ушла мыслями куда-то дальше - ты проиграла. Если не сможешь получить оргазм - ты проиграла. А это равносильно отказу от задания.
Осмотревшись по сторонам (хотя чего он в этой палате еще не видел?), Колд шагнул к унитазу. Опустил его крышку и присел, уложив локоть на колено, а подбородок на руку.
- Я весь во внимании.
Дженнифер
Следить, как на его губах расплывается мерзкая улыбка садиста. Пропускать потуги легких вобрать больше воздуха в скупое пространство под ребрами. Напряжение почти осязаемо. Что он придумал? Какую карту походя вытянет из адской колоды, чтобы насладиться тем, как она корчась, выполняет указанное?
Кажется, мужчина питается её болезненным ожиданием, потому что паузы становятся длиннее. Струны нервов трещат, вот-вот лопнут, а он продолжает их издевательски дергать, почти не скрывая удовольствия под вычурной актерской игрой.
Нет, Дженнифер точно не ожидала ТАКОГО.
- Что? - шок. Что угодно, от того чтобы помочь Майклу с уборкой и вылизать уже точно не стерильный пол палаты языком (при её известной боязни микробов), до того чтобы самолично отрезать себе этот самый язык (его кончик, допустим), или ещё что-то. Что-то, что от неё зависит. Но это? Не одна из пугающих картинок, мутящих рассудок страхом, однако. Омерзительно. Чудовищно. Почти невыполнимо. Выбивает состав рассудка, слабым усилием державшийся на рельсах, в бездонную пропасть.
Он ведь вызывал у неё эротические фантазии когда-то, прежде? Попытка найти утешение в знакомом образе, напоровшаяся на сухой отказ (с ноткой отвращения?). Тошно даже вспоминать. Как же всё изменилось.
Это как мастурбировать на нечто отвратительное - голубя, загодя раздавленного проезжавшим автомобилем, гигантскую раффлезию, источающую аромат протухшего мяса, или вырезанную из человеческого тела раковую опухоль. Кончить, думая об этом.
Андерсен мешкает, будто хочет отказаться. Сдаться в самом начале, чтобы не испытывать этого унижения и стыда. Сказать - нет, я не стану этого делать, лучше вгони мне нож в глаз или ампутируй пальцы. Но ставки невыразимо высоки и она медленно поднимается с койки под чужой издевательский тихий смех, шатаясь и держась за изголовье.
Нельзя спрятаться в свой мир, да и не осталось от него ничего - одни руины. Думать о Колде, удовлетворяя себя. О человеке, похитившем Бобби. Человеке, планомерно ввергавшем Джен в пучину боли. Убийце. Садисте. Тошнотворном лжеце, питавшемся ею многие годы.
Она знает, что делать, решение есть. Штаны и белье аккуратно сложены на тумбу, и женщина садится обратно на кровать, с задержкой разводит бедра прямо на встречу хищному взгляду. Дрожащие пальцы касаются совершенно сухой промежности. Пока сухой.
Дженнифер не смотрит сквозь Тео. Не уходит в себя, и действительно думает только о нем. О том, как Колд медленно горит заживо, и куски плоти валятся с почерневших костей. Горят и чадят некогда стильно уложенные волосы, из глазниц вытекают побелевшие ледяные глаза. Лопаются органы, хранившие в себе все жизненные соки. Очень подробно, красочно - не зря по забытому призванию Андерсен художник, а не социальный работник или светская львица.
Это ведь по правилам? Женщина не отрывает внимательного взгляда ни на секунду, в выжженной пустоши существует только Тео. И его гибель. Ни одной посторонней мысли, вся ненависть для него одного.
Совсем на неё не похоже, желать кому-то мучительной смерти. Смерти вообще. Будто кто-то зверски растерзал сердобольную Дженни, а потом надел её кожу на себя. Изменение настолько явно, что взгляд её прожигает в лице старого друга зияющие дыры - и он должен ощущать пламя.