Корреспондент Семкин записывал в блокнот все, что говорила Смолкина о черной бане, о русской печке, записывал и то и дело потирал лоб, который разбил, не пригнувшись достаточно низко при входе в баню. Записывал и восторгался:
— Это у меня обязательно пройдет, это же целый очерк, литературно-художественное произведение. Очень хорошо, Елена Ивановна, продолжайте.
— Ничего у тебя не пройдет, — строго сказал ему Торгованов. — Про черные бани писать нельзя и про печь писать нельзя. Думать надо, о чем писать хочешь. И не вздумай фотографировать!
— А мне нравится! — опять и чуть капризно заявила Смолкина. — О банях хорошо бы написать.
Ей определенно начинал нравиться и сам горячий безрассудный мальчишка из газеты с его блокнотом и фотоаппаратом. Смолкина любила фотографироваться и любила, когда про нее писали что-нибудь в газетах. А нельзя же писать все про свиней да про свиней, разве не забавно будет, если и про бани напишут?
— Пускай напишет! — разрешила она. — Вот только красоту ваши баньки портят, это уж как есть.
Сказав это, она вышла из бани и показала рукой вдоль берега:
— Вон что ведь получается — стоят избы, а перед избами все одни бани. Перенести надо бани на новые места, вот что я вам посоветовала бы, — обратилась она к Бороздину. — Взять и перенести все до одной на задворки. На задах они были бы на своем месте.
Бороздин посмотрел, как будет реагировать на это предложение инструктор райкома партии.
— Гениально! — решительно заявил Торгованов. — Я вас поддерживаю, Елена Ивановна. Просто и мудро: взять все бани и перевезти на новые места.
Тогда сказал свое слово и Бороздин.
— А что? Действительно мудрое решение вопроса. Правда, бани немножко сгнили, но это ничего не значит, перевезем их. Спасибо вам, Елена Ивановна, за указание.
Семкин так и взвился весь, торжествуя, что нашел наконец материал для газеты, достойный его пера. Он начал быстро щелкать фотоаппаратом, запечатлевая Е. И. Смолкину на новом фоне.
— Вот сейчас снимай! — поддержал его наконец Торгованов. — И напишешь так: «Черные древние баньки, которые по предложению товарища Смолкиной убираются на задворки». Ты понял меня?.. «Открывается пейзаж новой деревни. Все колхозники благодарят Елену Ивановну за инициативу».
Смолкина охотно позировала на фоне старой черной бани.
В школе, куда вслед за этим привели гостью, Смолкина осмотрела черную классную доску с оставшимися на ней от уроков арифметическими вычислениями, стенную газету с вырезками из журналов вместо рисунков — и здесь, наверно, работал Колька, сынок Евлампии, — прочитала лозунги относительно увеличения производства молока, масла и мяса.
Уроки в школе закончились, но группа ребятишек еще занималась в классе какими-то своими делами. За широким учительским столом мальчишка лет тринадцати печатными буквами вычерчивал на бумажной полосе плакат: «Добро пожаловать, Елена Ивановна!» Слова эти были уже написаны карандашом, сейчас он обводил их химическими чернилами и оттенял красной акварельной краской. Для чернил у него вместо кисти была приспособлена хорошо выстроганная лопаточка, расщепленная на конце, как щетка, а для акварели — кисть из беличьего хвоста, тоже самодельная. Язык у мальчишки послушно переходил во рту с одной стороны на другую, выпячивая щеки поочередно: работа была любимая, увлекательная.
Смолкина прочитала плакат вслух, сделав вид, что не поняла, к кому относятся эти слова. Потом спросила, обращаясь к школьнику:
— Как тебя зовут?
— Николай! — ответил мальчик, внимательно вглядываясь в незнакомую женщину. Увлеченный работой, он не сразу догадался, что в класс пришла сама Елена Ивановна Смолкина.
— Это нашей свинарки сын, Колька, — сказал Бороздин Смолкиной. — Он у нас все украшает, картинки развешивает по колхозу, лозунги пишет.
— Я только на свинарнике, для мамы, — засмущался Колька, приняв слова председателя за похвалу.
— Для мамы, для мамы, — ворчливо передразнил его Бороздин. — А почему опоздал? Приехала уже Елена Ивановна, вот она!