У Высоцкого среди множества песен на эту тему выделю «Жили-были на море…» (вариант названия: «Кораблиная любовь», 1974). Перед нами ситуация, близкая к чистому творческому эксперименту. Оба поэта, предаваясь гиперболическому воображению, усматривают в кораблях (с реалистически-житейской точки зрения бесполых) образы мужские и женские. Как будут развиваться отношения между необычными персонажами — это не предрешено ни литературной традицией, ни идеологическими соображениями. Сюжеты здесь полностью передают динамику внутреннего мира авторов. И что же выходит в итоге?
У Маяковского и любовь миноносца с миноносицей завершается крахом, и «Советский Дагестан» вероломно брошен. У Высоцкого профессиональный, так сказать, крах лайнера, ржавеющего в доке и брошенного командой, как раз оборачивается «счастьем в личной жизни» с пришедшей «под черное крыло» «белой мадонной».
Что следует из этого сопоставления?
Только одно: Высоцкий счастливее. Маяковскому с самого начала и до самого конца дано было непреодолимое одиночество, из которого проистекало все остальное. Высоцкому же с первых творческих шагов оказалось ведомо ощущение «нас было двое». Потому так одинок Маяковский во время своих диалогов, потому у Высоцкого и в монологах присутствует диалогическая интонация, динамичное двуголосие автора и героя.
Но что еще сближает двух поэтов — это творческая стратегия: «умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». Пафос, пожалуй, немодный для нашего антиромантического и совсем не мечтательного времени. Но ведь на смену нашему времени еще придет другое, с новыми мечтаниями, ошибками и поисками.
Кстати, сегодня бороздят где-то водные просторы четырехпалубный теплоход «Маяковский» и танкер «Высоцкий». С «долгими делами» — полный порядок.
Еще один мотив — памятник. Не будем откапывать все исторические корни, начиная с Горациева «Exegi monumentum». Не будем и пересказывать: все помнят финал «Юбилейного», все помнят и сюжет Высоцкого о дерзком «выходе» автора-героя из каменной кожи монумента. Но какая самоубийственная обреченность звучит в идущем из глубины желании: «Заложил бы динамиту — ну-ка, дрызнь!» И уверение в «обожании жизни» после этого достаточно риторично. А вот у Высоцкого заключительное лаконичное: «Живой!» по-настоящему убедительно. И опять-таки не потому, что он пошел «другим путем», более правильным, а потому, что участь выпала ему такая, жизнеутверждающая без иронических кавычек.
Русский Гамлет — есть такой культурный феномен, имеющий множество индивидуальных воплощений. И ответы на вопрос «Быть иль не быть?» тут бывают разные.
Маяковский выбрал ответ «не быть». Высоцкий — при всех трагических сомнениях и сложностях — вариант «быть». Вспомним финал Шекспировой трагедии. Там появляется норвежский наследный принц Фортинбрас. В любимовской версии линия этого персонажа сокращена. А как у Шекспира?
Умирая, Гамлет успевает сказать Горацио:
А Фортинбрас, появившись на сцене, произносит последний монолог трагедии:
По отношению к Маяковскому-Гамлету Высоцкий оказался наследником-Фортинбрасом.
От Маяковского до Высоцкого совсем недалеко. Четверть часа пешего хода от переулка Маяковского (бывший Гендриков переулок, где поэт жил во второй половине 1920-х годов и где размещался когда-то первый музей Маяковского) — до улицы Высоцкого, где сегодня Центр-музей В. С. Высоцкого. Таганское пространство…
Труды и дни
Работа над «Интервенцией» понемногу закипает, пошли косяком выступления с песнями, особенно в Ленинграде. Новинка сезона — песня «Профессионалы», написанная Высоцким сразу после очередной (пятой подряд) победы наших хоккеистов на чемпионате мира в Вене:
На этих словах всегда наступает «оживление в зале», смеяться и аплодировать начинают — но не как толпа фанатов, не в исступлении, а с общим ироничным пониманием. Говоря о канадцах «профессионалы», мы вовсе не имеем в виду, что наши хоккеисты — любители. Они что-то получают за игру, но, конечно, мало. Как и мы в театре. Как и все наши зрители в своих НИИ… А все равно вкалываем — потому что больше некуда деться в этой жизни.