Когда дедушка Матвей кончал читать и свертывал «Голосок», я просил у него газету и начинал просматривать заново. Короткие заметки о колхозных делах казались мне до того простыми и знакомыми, что я невольно сопоставлял их с тем, что видел своими глазами. Пишут, к примеру: в таком-то колхозе дружно убирают хлеб, такие-то колхозники выполняют по полторы-две нормы, рожь молотят и фронту отправляют. «Так же и у нас ведь делается, — размышлял я. — Стоит заменить название колхоза, поставить фамилии наших людей, другие цифры — и вот тебе заметка…»
Я начал примечать, что делается в нашем колхозе, где хорошо, где плохо, прислушивался к разговорам, спрашивал и записывал себе на память. Потом накатал целых полтетрадки про то, как в нашем колхозе хлеб где еще не покошен, где не повязан или в копнах стоит, скоро уже осень, и надо бы торопиться, потому что хлеб нужен фронту, — написал об этом и даже не подумал, как примет мою заметку колхозное начальство, если ее напечатают. Но, кажется, ни в чем не соврал, фамилии и цифры поставил правильные, председателя или бригадира не упоминал, — словом, безобидная должна быть заметка. Затем поставил свою фамилию, сложил пополам тетрадные листы, склеил вареной картошкой конверт из той же тетрадки, указав адрес редакции (нашел его в газете), и отдал почтальонке.
Прошло с неделю. Как только тетя Дуня приносила свежие газеты, я тотчас же бежал к дедушке Матвею взглянуть на свою заметку. Но ее все не было. Отчаявшись, я подумал, что, может, не дошла она до газеты, и написал другую: авось повезет. Но следующий номер ошарашил и меня и колхозное начальство. Первым увидел мою заметку дедушка Матвей.
— Це-це-це, а кто же это наш колхоз пропесочил? — поцокал он, впиваясь в газету.
Я глянул через его плечо и обомлел от радости: под небольшим столбиком печатных строк стояла… моя фамилия. А назвали мою заметку, — ой-ой, будто по голове меня ахнули, — «Преступно затягивают уборку». Так и было написано черным по белому. Я молниеносно, быстрее дедушки Матвея пробежал глазами всю заметку и растерялся: здорово подправила редакция! Получалось так, что тучи беспросветные нависли над нашим колхозом и хлеб остался в поле, как у Некрасова несжатая полоса.
— Это что же, малый, це-це-це?.. Ты, что ль, протянул каш колхоз? — поднял на меня дедушка Матвей хитрые глазки.
— Н-нет, — соврал я, оправдываясь.
— А кто ж тогда, Иван Ветров?
Я молча отступил от дедушки Матвея, а тот головой замотал:
— Ну, достанется тебе от правления, если так. И надо же — колхоз свой протянул!..
В тот день я ходил сам не свой, будто зельем меня опоили. То закипала кровь от радости, что вот и напечатали первую в моей жизни заметку, и теперь читают ее не только у нас, но и во всем районе. А то вдруг холодело все внутри от мысли, что позовут сейчас в правление да и начнут меня песочить: нашелся, дескать, сочинитель, материно молоко на губах не обсохло, а он колхоз свой протаскивать. Хлеб-то скоро весь уберут, а ты там пишешь — «преступно затягивают»…
И действительно, шила в мешке не утаишь. Скоро все узнали, что заметка — дело моих рук (этому помогла почтальонка, припомнившая мои письма в редакцию). Дедушка Матвей вступился за меня, объяснил правленцам, что не иначе научил кто-то малого, вот и написал, — мыслимо ли, дескать, сочинить глупому подростку такую критику? Поговорили-поговорили правленцы, покосились-покосились на меня и притихли, будто ничего особенного не случилось. Да только ненадолго. Приходит через несколько дней газета, а там опять заметка про наш колхоз: «Покончить с отставанием». Не ждал я, чтобы этак залпами бабахали мои заметки.
— Кто ж это тебя научает-то? — допытывался дедушка Матвей. — Смотри, малый, брось ты эти штучки!
Потом и матери пожаловался: что это, дескать, твой малый-то пишет под чужую дудку, кабы не попасть вам в большую неприятность. Мать, конечно, заохала, поругала меня, наказав бросить баловство, которое не приведет к добру.
Но следующая заметка оказалась похвальной: я написал, как наши колхозники работают по-фронтовому, днем и ночью молотят, отправляют красные обозы с хлебом. Теперь уже никто, наверное, не сомневался, что заметки в «Голосок» пишу я, а не кто-то другой, и в шутку, а кто всерьез называли меня селькором. Я приободрился, присматривался ко всему, готовый взять любое событие на карандаш, писать свои заметки изо дня в день — только печатай, районка!..
А сегодня, подгоняя лошадей к конюшне, услышал, как прокричала с бугра почтальонка:
— Эй, мальчик, иди-ка деньги получи!