— Как жизнь, Николай Матвеич? — протянул Илья руку, оглядывая тощую не по летам фигуру.
— Жизнь — держись, а то из седла вышибет, — ответил лесник, протягивая, в свою очередь, сухую, как щепа, ладонь ему, потом Василию.
— Что же она — конь, выходит?
— Да конь-то какой, не то что вот этот, — кивнул на своего рыжего, понуро опустившего голову. — А в ином разе похлеще небось и такого, — метнул глазами в сторону мотоцикла.
— Наверно, и правда, клен зелен, не балует она тебя. Или заботы едят?
Лесник усмехнулся:
— То-то и оно — заботы. Нашего брата, как волка, ноги кормят. Так кормят, что язву вот нажил. На фронте, на что уж было всякое, и то ничего. А тут нажил проклятую. Нынче всухомятку, завтра — вот тебе и язва… Да ладно, все это чепуха, — махнул он рукой. — Скажи вот лучше, куда так рано наладился?
— Да к главному твоему. На месте он?
— Вчера сказал, на дальние квартала поедет. На весь день теперь.
Илья разочарованно охнул:
— Вот тебе, клен зелен! А я-то думал, спозаранок его застану.
Лесник пытливо сощурился и полюбопытствовал:
— А что за нужда, если не секрет?
— Какие тут секреты! Жмет на меня леспромхоз — дай побольше пиловочника. А где его взять, когда все, что годно и негодно, повыбрали. Вот и еду к вам, клен зелен, с поклонной.
Все так же щурясь, Николай Матвеевич обернулся в сторону Василия, кивнул глазами вопросительно: что, дескать, за человек? Тут только спохватился Илья, представил своего друга: говори, мол, не таи секретов.
— Тут поблизости рубку ведем проходную, — открылся лесник. — Не хочешь взглянуть?
— Не мешает, — согласился Илья.
— Посмотришь, а там уж с хозяином договаривайся.
И с этими словами Николай Матвеевич подошел к повозке, кивнул приезжим: оставляйте, мол, своего лихача, на моем прокатимся.
Прямая просеки углубилась в лес и скоро открылась налево вырубкой, направо — приспевающими дубами вперемежку с липами. Из-за деревьев показался трелевочный трактор. Подобно ганку, шел он напролом, волоча за собою длинные хлысты, подминая под гусеницы мелкую поросль, оглушай лес натужным ревом. А где-то дальше шмелиным гудом заводились бензопилы, время от времени слышались треск и уханье падающих деревьев.
— Ничего себе дубочки! — похвалил Илья, провожая взглядом трактор. — От таких, пожалуй, я не отказался бы.
— Еще бы, — усмехнулся Николай Матвеевич.
— А с березой как у вас? Первым делом мне березы с полтыщи кубов.
— Чего у нас нет, — ответил лесник, посмеиваясь глазами. — Это вы все бедными родственниками прикидываетесь.
— Вам бы так, клен зелен, прикидываться.
— Да ладно, это я к слову.
Николай Матвеевич шагал неспешно, останавливаясь и оглядывая деревья, замечал ворчливо:
— Обрати внимание, какая вредность от зимней рубки. Вот отсюда мы ее начали, когда снегу было невпроворот. Взад-вперед крутился трактор, вроде белки в колесе. То корпусом ближнее дерево заденет, то гусеницей или хлыстом. Смотри, сколько деревьев повредили. Думаешь, здоровый лес из них выйдет? Дудки! Хоть заранее вали его подряд.
— И что ты предлагаешь? — остановился Илья. — Технику заменить ручным трудом?
— От техники-то теперь никто не откажется. А вот от зимней рубки — другое дело. Будь моя воля, издал бы я декрет: зимой допускать только сплошную валку. Чтобы не задевать, не портить здоровые деревья. И будем тогда с лесом.
— Но их и летом задевают!
— Летом меньше.
— А что зимой людям прикажешь делать?
— Переработка леса, Подсобные промыслы. А уж рубка если — так сплошная. Тогда и на затратах сэкономим, и лесу меньше вреда принесем.
— В принципе ты прав. Да не так это просто, обмозговать все надо.
— Говорил я своему начальству, да без толку все, — отмахнулся Николай Матвеевич. — Забывают люди цену дереву, вот что обидно. Слыхал небось, как Петр Первый наказывал за самовольную порубку? Смертной казнью грозил — вот до чего. А у нас без порубки сколько пропадает!.. Бывало, придешь в лес зимой, чуть заденешь дерево санями, так лесник на тебя зверем накинется. Ты что, мол, такой-сякой, подслепый, я всю жизнь растил это дерево, а ты оцарапал, теперь и пойдет болеть. Сперва и я, как иные, не понимал, как это: заденешь — и дерево можно сгубить. Потом только узнал, что лес, как все живое: поранишь его — и пошел болеть да страдать…