— Да тут и помрешь — никто не узнает.
Слушал он непонятную женщину, сравнивая ее с другими, и невесело кривил губами. Но то, из-за чего приехал сюда, все-таки вырвалось само собой:
— А ежли нашелся бы человек — пошла бы за него, а?
Варвара усмехнулась, опустив глаза:
— Сватать ты приехал, с одново узгляду догадалась. Токмо нихто уж мине не надобен. Семой десяток ить пошел. Какие тут, на старости, сватушки…
«И правда как ненормальная», — подумал Степан, припомнив слова старика. Не понравилась она ему неряшливым видом, просто так спросил. Да и стара для него. «Совсем неспособно, ежели баба старее мужика. Бабе по дому хозяевать, а она будет охи да ахи, — какая уж из такой-то хозяйка!»
Недолго мешкая, он простился и поехал назад, жалея потерянное попусту время, досадуя и на эту чудную бабочку и на тетку Настасью, которая не разузнала, видать, как следно, что за женщина, или подшутил просто кто-то над нею…
Летом в Агаповых двориках гуляй-раздолье. В буйном росте молодые хлеба и травы, куда ни кинуть взгляд — все зелень и зелень. Ходят волны по ржаному полю, зыбью плещутся бархатные ворсы овса и пшеницы. А с ближних лугов, окропленных цветением разнотравья, доносит тонким медвяным настоем.
На ранних зорях объята земля родниковой прохладой, жадно упивается росами. В полдни становится жарко, хотя кругом разливанное море зелени, от которой веет дыханием свежести. А как опустится солнце за дальние холмы — снова пахнет с лугов прохладой, вечерней росой. И тогда под старыми развилками лозин, на сухом пригорке собираются гуртом колхозные телята, подталкивают друг друга, облюбовывая каждый себе место, и, устало подбирая ноги, с шумным и глубоким выдохом валятся на теплую, нагретую за день землю.
Наступает царство никем не нарушаемого сна. Не спится в Агаповых двориках одному Степану. Не раз обойдет он колхозных телят, приглядывая, как бы чего не случилось. И как только светает, принимается жвыкать бруском по лезвию косы. Спешит, спешит управиться до солнцегрева: коси, коса, пока роса. Дал он слово председателю: все межи и гривки, все пригорки и подворья окосить, чтобы не гуляли сорняки по полям. Пусть знают люди, что без пользы Степан Агапов не жил и жить не будет. Даже в покинутых всеми двориках, один среди поля.
Умаявшись, начинает хлопотать по дому. Первым делом берется за дойку. Циркают, шипят в подойнике молочные струи. Мычит на привязи телок, ожидая пойла. И вдруг бросается с хриплым лаем Дикарь, того гляди сорвется.
Хозяин уже знает, кому он понадобился. Не оборачиваясь из-под коровы, сердито замечает:
— Вот жисть-то пришла, а? Мужик корову доит, а бабе молока давай.
— Такая уж, видать, судьба-то наша, — отзывается Прасковья Куракина, старуха в очках, телом пышная и сытая, а здоровьем никуда.
— Не судьба, а баловство, — поправляет ее Степан. — Жили бы да жили себе на старом-то месте. А то ишь чего захотели… город им нужен, удобствия подавай…
Одна рука Прасковьи мелко трясется, другой она поддерживает литровую банку с молоком и, сутулясь от этих слов, уходит по направлению к своей, заросшей одичалым вишенником, избе.
Усмехается Степан, провожая ее беглым взглядом. Чудно, как жизнь меняется! Бросают люди скотину, бросают и дома целиком — в город их тянет. А как подходит лето — так в деревню. Вроде дачников. И хоть Прасковье на восьмой десяток, где уж ей дом содержать, а молодые-то, молодые что делают! Взять того же Ванюшку Куракина. Вернулся с войны вместе с ним, ему бы не остаться в колхозе родном? Ан нет, в город потянуло. Ну, а с таких, как Прасковья, взятки гладки: куда сынки с дочками, туда и они.
Приезжают на лето в пустые свои избы и Агафья Чубарова, и Катерина Лобанова с внучатами — отдыхать на зеленом приволье. Копаются, как куры, в огородцах перед окнами да на загонах с картошкой, — благо, не отбирает колхоз бывшие усадьбы. Да не в усадьбах дело, не жалко там пятнадцать соток, если люди заслужили их прежней работой. Жалко Степану, как улетучиваются по осени «дачники» — вроде птиц перелетных. «Жили бы да жили себе зиму-то, — осуждает он их. — А то ить в город тянутся, где полегче прожить…»
Быстро катится лето, только считай суетные деньки. По времени длинные они, по делу — короткие. Степану в эту пору и вздохнуть некогда: одного сена сколько надо наготовить. А там картошка бурьяном зарастает. Ох-ох, сколько дел-заботушек!..
За все лето Степан только и поработал с мужиками недели полторы: то клевер поблизости скирдовал, то солому. И хотя сторожил он по ночам телят и плату за это получал сносную, однако неловко ему было перед людьми за оторванность от настоящих крестьянских дел. Иногда и руки у него опускались, не хотелось даже в избу заходить. Но, опомнясь, снова накидывался на беспросветные дела.