Смотрит рыбой. Дева в нежить вышла:Скалится ундиною, не скисла,«Светлый» друг – вампир по четвергам.…Старый человек висит на глюке:Вурдалак сидит на потаскухе,Пишет кровью детям в «Инстаграм»:
«Упыри живут почти два века…Больше крови, сумерек и смеха,В кровососы не выходят все!»…Дева смотрит ведьмой и русалкой:Всё двоится (автора не жалко).Выпиты самбука и абсент.
Из неопубликованных записок лейтенанта Тробриана
Острова Тробриан, 1793 год
I
После смерти лицо человека становится синим,Фиолетовым даже, и в тине болотной глаза.Небеса покрываются мглою. Блестящим фуксиномНакрывает Селену, хранящую все адреса.
Персонаж «после смерти» – лицо в фиолетовой мути,Из глазниц выползают личинки, внушают кошмар…«Это старый колдун, – говорят папуасные люди, —Даже после кончины своим посылает сигнал».
II
Неустойчивый свет над деревней рисует светило,Неглижируя на Тробриане туземным пером,Вне контекста записок: «Как хочется кофе и сыра» —Это я говорю или, может быть, некий фантом?
Малахитовый змей, обитающий в мангровой роще,Обещал превратить меня в призрака и – обратил.Становлюсь дикарём, замерзаю в тропической нощи,Вытираю в подкорке Европу, как призрачный мир.
III
В окруженьи абсурда, кораллов атолловых, тварей,Обращающих мифы в деревья, а тыкву в бутыль,Я сошёл тут с ума в деревянной на сваях хибаре,А кругом Соломоново море на тысячи миль.
Дом вождя разукрашен тотемным столбом, малаганом…Непристойные позы в ходу у прелестниц, вчераПредлагали заняться любовью, травой и обманомЗавлекали, курили пахучую смесь у костра.
IV
Черепа черепах тут чернеют среди чернокожих…Подозренье мозги пробивает: зачем капитан«Эсперансы» оставил меня? – неудачливый грошикПеред нашим походом я бросил в гранитный фонтан.
По приказу локального мага мне вытянут душуДеревянною трубкой, в особую дырку землиЗакопают… а детям дадут обглодать черепушку.…Над кокосовой пальмой смеётся осколок зари.
Песня
«Похититель верблюдов и золота спит на песке…» —Вот напишешь такое, но видишь – за окнами вьюгаРаспускается кобрами, крутит воронки к реке,Желтоватый фонарь смотрит жёлтым на жёлтого друга.Всё становится белым, и контур бумажной луныРазмывается, и – вот и спряталась в космосе спектра.Как персидские лампы, включаю бессонные сны,Те, что жили в холодное, слишком холодное лето.
Чем пределы снегов не пустыня? Сахара к стеклуПрилипает, попробуй её оторви, амфибрахий!То ли я с караваном иду в невозвратную мглу,То ли мгла подаёт похитителю чёрные знаки?«Похититель верблюдов и золота спит на песке…»И в мешках, и в карманах его золотого немало.Это песня о жёлтом металле, синице в руке,О подарках маридов, смотрящих куда-то устало.
…Где-то в Северной Африке я обретаюсь сейчас.Дромадер по гамаде уходит в закатное пламя,Караван похитителя тащит богатство для нас.Открывайся, пустыня, по строчкам Омара Хайяма.Это ветры иллюзий? Реальность? Смотрю, как идётСнег песочного цвета и вьюгой навьюжен мехари.Будет золото бедным. И праздник. И парусный флот.Корабли марсиан. И феллахские песни Сахары.
«Там, где падает снег, паровозы идут по воде…»
Там, где падает снег, паровозы идут по воде…
Поезда в Поронайске идут по холодной воде,Проводник поднимает глаза к синеватой звезде,Машет ручкой составу зимой, а весною поёт,На любой остановке написано прописью: «Nord».Твой двойник до сих пор засыпает в зелёном купе:Сновиденье цветёт, и архангел сидит на гербеНезнакомого места и курит чертовский табак,И мальчишка стоит, точно некий из прошлого знак.Поронайский состав до Парнаса дотянет навряд:Отгадать парадиз стало трудно, а выглянуть в ад —Много проще, чем жизнь чешуёй зарифмованной скрыть,И архангел вверху продолжает взатяжку курить.Остановка. Вагон проводник открывает. ДушаВышла в мятом своём и куда-то идёт не спешаПо воде ли, по суше… Ты выпустил слово. Ты самЧто-то плёл о таком полуночникам и поездам.Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук…Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.