Теперь в его дворце в ХаноеЖивут, сменяются вожди.И хлещут, вставшие стеною,Неистощимые дожди.
Хлебы
Уже в дыму виднелись Рейн и Сена.Но что же было до того, когдаОстановила конницу изменаИ уцелели чудом города?
Ведь есть весов невидимые чаши,И до сих пор качаются они.Вот подвиги и прегрешенья ваши,Самосожженья и позора дни!
Вот губят жизнь террором неуклонным,И короток революцьонный суд,Вот чёрный хлеб спешащим эшелономВ Германию восставшую везут.
Да, эти хлебы, посланным немцамОт лютой, багровеющей зари —С кровавыми руками, с чистым сердцем —Голодным от голодных сухари.
Лейпцигский вокзал
И Лейпцигский вокзал, в которыйПод ровный, дребезжащий громЕдва заметный поезд скорыйВлетает пушечным ядром.
Узрев гигантский этот узел,Его имперскую судьбу,Тот, кто Европу офранцузил,Перевернулся бы в гробу.
Тут воля кайзера крутаяПод сенью прусского орлаДо Занзибара и Китая,Казалось, рельсы довела.
Но две войны мечту сместили,Вокзал чрезмерно стал велик,И нужды нет в тевтонском стиле,Немецкий выдохся язык.
Лишь грёзой планов отдалённыхОт каменных сквозит громадИ памятью об эшелонахНа Аушвиц и Сталинград.
В степи
Ну, вот, припрятав нож, хозяинЗа повод клячу потянул,И, псами жадными облаян,Ведёт её через аул.
Да, он сильнее и умнее,Но понимает и она,Что там, в овраге, будет с нею…Теперь для скачек не нужна.
Едва плетётся, участь зная,И безнадежно, и хитро,Всё длится тяга тормозная,Как в сталинском Политбюро.
«Как весь народ участвовал в спектакле!..»
Как весь народ участвовал в спектакле!Так море Средиземное кипит,И выводили с пением не так лиСвой грозный хор Эсхил и Еврипид!
И покоряли Арктику герои,Шли на таран и стерегли «зека»,И реяла героика в покроеИ шлемов, и шинелей РККА.
И свекловодство в подвиг превратилось,И открывали новую звезду,Лес корчевали, запасали силос,Имея свет грядущего в виду.
«И Гостомысла, и Вадима…»
И Гостомысла, и ВадимаНепостижимая странаЕщё темна и нелюдима,Порядка вовсе лишена.
Плеснёт налим из-под коряги,Тоскует выпь, ревёт медведь,
И эти пришлые варягиЗа всем не могут углядеть.
И ненавистен их порядок,Суровый Ordnung привознойТяжел, невыносимо гадок,И тянет к сутеми лесной.
– Придите, греки, осчастливьтеСвятым крещеньем и постом,И образками из финифти,И храмом в блеске золотом!
Но там, где глохнут, изнывая,Благочестивые слова,Живуча нежить полевая,В лесу кикимора жива.
И под рукою святотатцаОбрушились колокола,А с той русалкой не расстаться,И сердцу ведьмочка мила.
На севере
Идём по длинной улице, бывало,И на развилке дунет и влетитСквозь пустоту, где пелась «Калевала»,Варяжский ветер в праславянский быт.
Попутчик мой, хлебнувший здешней браги,Бубнит своё, и песня весела.Ржавеет сельхозтехника в овраге,Мы вышли на околицу села.
А дальше лес, и дряхлый, и дремучий.Проходит с облаками наравнеСветящаяся туча, и за тучейПерун и Один борются в огне.
«Покуда не разверзлись хляби…»
Покуда не разверзлись хляби,Жестокий зной царит в Пенджабе.И демоны заходят в храмы,И жалобный тигриный войИз джунглей Маугли и РамыВзывает к тверди огневой.И звук свирели еле слышныйИстаял я воздухе, иссяк.Скрываются пастушки Кришны,И пыльный подступает мрак.Иные девы замелькали,Пустившаяся с ними в плясЗдесь всё живое губит Кали,И гневный Шива мир потряс.Но тут отшельник стал махатмой,Бог оступился сгоряча,И смертоносно-благодатныйБушует ливень, хлопоча.Когда же отгремит Варуна,Мгновенно расцветает луг,И мирозданье снова юно,И боги множатся вокруг.Но даже им положен отдых.Как только ливень приослаб,Молясь на горных переходах,Ислам вторгается в Пенджаб.
Любовь
На утре дней с весной и песней птичьейОкажешься под властью этих чар,И жизнь пройдёт, во множестве обличийБлаженный этот пробуждая жар.