А в захмелевшем воздухе густелОсадок разговоров или шуток,Перед прощаньем возникал разделНеобходимой жизни промежуток.
Но было, оставалось пять минутЕще сказать и выпить на дорожку,Закончить миром этот страшный суд,И вновь начать не страшный понемножку.
В передней не толпились у пальто,А уходили прочь поодиночке.Борис и Миша говорили, чтоНельзя остановиться на полстрочке.
Но утро обещало долгий день,Шифрованную молоком страницу,И одному – безбожье деревень,Другому – бегство в желтую больницу.
А я остался ночевать, и спалВ той комнатушке старшего из братьев,Где черновик Ахматовой мелькал,Как снег в окне, потемки разлохматив.
И снился мне какой-то дружный век,В котором все усядутся по кругу,Где остановка и неспешный бегВдоль времени и вопреки испугу.
2012
Целков
Там, на Ивановской, на Двадцати ВосьмиПанфиловцев обледенелых Химок,Среди бубновалетчиков мазни,Портвейна, забав и недоимокЖил-был художник. Невеликий рост,Штаны с пятном, ковбойская рубаха,Но холст его сиял из-под корост,Как кирпичом начищенная бляха.Он силился все это объяснить,Но опускался, как весы от груза,И сам сбивался, обрывая нить:«Смотрите, братцы – «Едоки арбуза».А живопись сияла, как могла,Зеленым и малиновым, и алым,И краска, раздеваясь догола,Рассказывала сны под одеялом.И он уехал. Захлебнулась даль,И новые холсты повисли чистоВ тех галереях, где на вертикальВскарабкались кубисты и фовисты.На улице Сен-Мор у Пер-Лашез,Где из окна не видно нашей тени,Он все рисует, точно в первый раз,Ничуть не удивляясь перемене.Все также ослепительно чудно,Сверкая расцветающим металлом,Гудит в ушах Целкова полотно,Огромное – зеленое на алом.
2012
Старый солдат в Мюнхене
Я помню те аккордеоныНемецкие, в конце войны.А вы попрали все законы,Нас убивая без вины.Они «Лили Марлен» играли,«Катюшу» или «Венский вальс»,в атаке или на привале,Бетховена – в который раз.И вот опять, где Мюнхен дышитВсей европейскою жарой,Где «Мерседес» упрямо движет,Все также веет стариной.И снова на аккордеонеиграет отставной солдат,пока на Золотой Мадоннелучи закатные горят,опять «Катюша» или даже«Лили Марлен», «Собачий вальс»,и лишь Христос стоит на страже,к евангелистам обратясь.
2013
Кенжеев / США /
Родился в Чимкенте. С 1953 г. в Москве. Закончил химический факультет МГУ. Один из учредителей поэтической группы «Московское время» (вместе с А. Цветковым, А. Сопровским, С. Гандлевским…). С 1982 г. в Канаде. Автор пяти романов, восьми поэтических книг, лауреат нескольких литературных премий (в т. ч. премии «Анти-Букер», 2000). Один из составителей антологии новейшей русской поэзии «Девять измерений» (2004). Лауреат «Русской премии» за 2008 год.
В настоящее время живет в Нью-Йорке.
«Ах, Вермеер, конечно, умеет, но и с Брейгелем не пропаду…»
Ах, Вермеер, конечно, умеет, но и с Брейгелем не пропаду,Рыбаки, будто птицы, чернеют на иссверленном мартовском льду,Деловитое братство-сиротство. Долгожданный субботний покой.Волга-Волга – чей вздох раздается над великой мордовской рекой?
Что им Бог, безобидным, готовит? Чем поддерживает на плаву?Для чего они вдумчиво ловят, как любовь, золотую плотву?Не выпытывай тайны, зануда. Мы и так в этом мире кривомтолько ради наскального чуда, ради чистой поземки живем.
А случится озябнуть, бедняжка, – есть на свете и добрая весть.Есть в кармане стеклянная фляжка, в горле детская песенка есть.Как велит нам отцовский обычай, вереницей бредем по земле,возвращаемся с мерзлой добычей. Улыбаемся навеселе.
«Город мой – белокаменный, кованый – знай играет на зависть европам…»
Город мой – белокаменный, кованый – знай играет на зависть европам,как граненый стакан газированной с кумачовым имперским сиропом,и, обнявшись с самбистами рослыми, под латунь духового оркестраорды гипсовых девушек с веслами маршируют у Лобного места.
Ни анемии, ни плоскостопия. Зря, дружок, зарекаемся мы(лейся, песня, сбывайся, утопия!) от парадов, сумы да тюрьмы.Ах, казенные шаечки-веники. То перловка, то кислые щи.Мертвый труп воробья в муравейнике. Выцветай же скорей, не трещи,