…что он, светоч сельских живописцев, до сих пор не признан за пределами Красномостья;
…что все равно его признают, и тогда уж он отыграется за все свои неудачи…
Словом, Алешка сел на своего конька, и я прервал его:
— Слушай, махнем завтра в поле к трактористам?
Он замолчал и опустился на грешную землю:
— Что у меня — работы своей нету? Газетки свежие и сам снесешь в стан, небось не забыл дорогу…
— Да не в газетах дело!.. Ребятам нужен хоть летучий, но концерт! Понимаешь?
— Нет.
— Прикидываешься? А ведь это совсем нетрудно!
— Вот и валяй, если тебе не трудно! А мне — трудно…
— В трудностях складывается личность!
— Это мы еще в пятом классе проходили…
Меня слегка заело:
— Слушай ты, светоч!.. Трудности трудностям — рознь!.. Вон у фермерских девчат — действительно трудности, но эти красавицы вроде бы и не замечают их, потому что поставлена цель…
Алешка швырнул кисть в угол:
— Все — красавицы? И Ленка Пронина?
— Н… не помню.
— То-то!.. Чешешь, как по блокноту агитатора… Деталей не видишь, де-та-лей! Не видишь и не знаешь до сих пор, что я ни петь, ни плясать не умею, а свои картины в плане передвижной выставки я не поволоку — боюсь!
— А ты заряжай свой фотоаппарат и запечатляй посевную, а на первый план — людей! И тогда мы вон на том простенке оформим фотомонтаж «Земля и люди!» Как?
— Лучше — «Люди и поле». По крайней мере, не своровано у центрального радио… Значит, ты петь будешь?
— Ага. Дина обещала стихи прочесть…
Алешка ревниво покосился:
— И Динка? Уже сговорились?.. Ловко вы без меня тут…
— Ты вроде ревнуешь?
— Я?! Ха!
День сороковой
Еще не отшлифованная дождями и солнцем, колесами и шагами, дорога уводит нас все дальше и дальше. Мы идем через сплошную пашню, по которой упругими, черными шарами прыгают горластые грачи.
Мы с Алешкой по очереди тащим тяжелый футляр с баяном. Сейчас Алешкина очередь. Он, видимо, старается показать себя настоящим парнем: лоб у него давно взмок, мне пора сменить его, но упрямый парень не сдается и врет:
— В нем и весу-то — граммы одни!..
Динка сочувствует:
— Давай помогу! Во-он до того поворотика…
— Что ты?! Это ж наковальня какая-то!
Я молча отбираю у него футляр. Он сопротивляется для видимости.
…На полевом стане безлюдно. У летней печки хлопочет над чугунками повариха в синей кофте. Юбка на ней подоткнута, а на затылке свободным узлом повязан белый платок. Под навесом, в бочке с водой мертво плавают распухшие окурки. Рядом дремлет запряженная в возок лошадь.
— Анне Макаровне сто лет жизни! — крикнул Алешка и стал расчехлять фотоаппарат.
Анна Макаровна кивнула в ответ, мельком глянула на меня и Дину и снова заколдовала над плитой. Впрочем, я заметил, что красномостские женщины быстры только в работе. А когда они идут улицей по воду или в магазин — то не спешат, выгадывают время для отдыха…
Алешка вертелся вокруг печки.
— Сейчас я, Макаровна, зафиксирую общий вид вашего святого дела, а потом лично вас! Крупным планом! Для истории…
— Это кто ж тебя надоумил? — обрадовалась повариха. — Сын давно из армии пишет, чтобы я ему свою карточку выслала… Ты погоди-ка, там у меня зеркало!
— Готово! Я тебя — какая есть! А то станешь по команде «смирно»… За тебя сынок настоится!
— От, трепло…
— Ты послушай, что я тебе расскажу!..
Мы с Диной зашли в пустой вагончик. Тут пусто и неудобно. Громоздкая железная печка возвышалась в самом центре и без того тесного вагончика. На маленьком столике, прилепленном к стенке меж нижних полок, лежали какие-то бумаги и костяшки домино.
За дверьми затрещал мотоцикл и, захлебнувшись, стих. Вошел парень в телогрейке и в резиновых сапогах, голенища которых сверху лихо вывернуты наизнанку. Они хлопали парня по тощим икрам. На уши парня спущена грибообразная белая кепка. Он поздоровался легким кивком с одной Диной (может, видел ее за прилавком в культмаге?) и с достоинством назвался:
— Павел Титкин! Учетчик!
«Так вот ты какой, Павел Титкин!..» — подумал я, задетый тем, что он меня в упор не видел, и, улыбнувшись, как старому знакомому, сказал ему:
— А я тебя уж давно знаю, Павел!
Титкин по-домашнему расположился за столиком и самодовольно заверил:
— Ошибаетесь! Я не хоккеист — известности не имею, работу мою пока не видно…
— А в «Эврике» на всю стену видно!.. Но, может, там другой — известный Титкин…