Я чувствовал, что приблизилась катастрофа нашей затеи с «космонавтом» из-за этих проклятых ста шиферин, но — нет худа без добра, как нарекал Семен Прокофьевич. Лозунг «Пламенный привет покорителям космоса!», нарисованный мной заранее, вполне себя оправдывал. Что же касается транспаранта «Озеленим родное село» — так тут и говорить нечего!..
День семьдесят шестой
В воскресенье утром у крыльца сельского Совета завизжали пилы, застучали топоры, и колхозными плотниками буквально за час была сооружена чуть кособокая трибуна из грубых досок. Сооружением трибун руководил сам Семен Прокофьевич. В конце работы по его инициативе были принесены охапки цветущей сирени и черемухи, которыми засыпали трибуну, так что транспарант насчет озеленения, сами понимаете, бил не в бровь, а в глаз, ибо черемуху и сирень обломали до ребер…
Незадолго до обеда колхозный грузовик, подбрасывая Саньку и его чемоданишко, подрулил к трибуне. Ее окружала пестрая толпа, прижав к самой стенке музыкантов из райцентра, которые на совесть дули в свои медные трубы.
На трибуне стоял Голомаз и загадочно улыбался. Я и «вверенный мне коллектив» с букетиками первых цветов, теснились за его спиной.
Как и всякий добропорядочный пассажир, желающий поскорее ступить на матушку-землю, Санька перемахнул через борт газика и ринулся к бабке. Одет солдатик был в зеленые галифе и гимнастерку с погонами стройбатовца. Нацеловавшись с бабкой, которой внук едва доставал до подбородка, Санька взглянул на полотнище, опоясывающее трибуну, на котором приветствовались покорители космоса. Он одернул гимнастерку и вытянулся по стойке «смирно».
Голомаз взмахом руки остановил духачей, и в наступившей тишине послышался тоненький Санькин голосок:
— А то — неужто опять полетели! Я проспал в поезде и утреннее радио не слыхал…
— Шалишь, Александр Яклич! — прогрохотал с трибуны Голомаз. — Времена «Ревизоров» прошли и никаким Гоголем нас не прошибешь! Не притворяйся и не скромничай — теперь можно и карты раскрыть, небось к своим, родненьким заявился!.. Форму вот зря свою не одел… — Голомаз обратился к народу: — Но все равно, дорогие товарищи! Да здравствует наш земляк, космонавт Александр Яковлевич Беснов! Трижды «ура!», други мои!!!
Загремел такой хохот, что даже оркестр не смог перекрыть его своим бравым маршем…
Кровь отошла от лица парнишки, запрыгали на этом лице четкие густые веснушки. Он даже слегка качнулся, но устоял на ногах и, схватив свой чемодан, завопил:
— За такие издевательства над демобилизованным воином, дядя Семен, я на тебя в военкомат жаловаться буду! За что насмехаешься? Я солдатом строительного батальона служил!.. Пойдем, баушк…
Толпа притихла. Послышались выкрики:
— Пущай объяснит!..
— Это что ж такое получается?..
— Он уж объяснил!.. Пущай председатель расскажет…
— А председатель — что? Из головы взял, да?
— Я?! Из го-ло-вы-ы-ы?! У меня есть доку… — Голомаз поперхнулся на полуслове, бессмысленно повертел глазами, потом быстро извлек из нагрудного кармана Санькину фотографию и письмо. — А это! Документально? То-то!
Санька виновато клюнул носом:
— Был такой грех… Ушел в самоволку и у пятиминутного фотографа за рубль снялся… Тута только личность моя, а остальное — фанера!..
Толпа загоготала. За моей спиной покатывался со смеху «вверенный мне коллектив».
— А это?! — Голомаз потряс письмом. — «Немота» и «глухота»? В каком таком месте, а?
— На «губе» сидел! — тихо промолвил Санька. — За эту самоволку, когда фотографировался…
— Это на чьёй жа такой губе и как? — вдруг встревожилась бабка Бесниха. — Ты ить сопля ишшо!
Под свист и хохот Голомаз вобрал голову в плечи, спрыгнул с трибуны, в толпе обернулся, показал мне свой здоровенный кулаки скрылся…
И тут надо сказать вот что. Голомазу бы посмеяться вместе со всеми, извиниться перед Санькой и «выдать» цикл своих афоризмов насчет озеленения, — сошел бы за очередную «шутку» голомазовский «космический» трюк, как сходили все предыдущие. Вообще, я заметил, что красномостцы, смеясь и издеваясь над Голомазом, не очень-то домогались его смещения с председательского кресла. Наверно, потому что, как говорил дед Василий (кстати, «реабилитированный» Голомазом же!): «Во-первых, Сенька завсегда печатку нужную поставит и распишется вилюжисто, во-вторых, он как-никак наш, кровненький, красномостский, а не кот из мешка, в-третьих, все одно ему не ноне-завтра на пензию, а кому охота оставлять человека без куска…»