— Здравствуй! — у нее был такой же низкий и чуть властный голос.
— Здравствуй.
— А я иду… мимо. Дай, думаю, зайду… Столько не виделись…
— Да. Долго… Что ж, садись вон на стул, будь гостьей.
Она осторожненько присела на самый краешек стула и (я заметил это!) едва уловимым жестом небрежно откинула полу халатика.
«Ага. Принимать позы ты умела…»
Хлынули вдруг непрошеные (особенно сейчас!) воспоминания, последовательные и яркие, с мельчайшими деталями. Но это было, почему-то, непривычно и стыдно. Я хотел остановиться, но не мог, а вспоминал и вспоминал все, что было между нами семь лет назад, одновременно пытаясь обрести какое-то свое, сиюминутное настроение. И беспричинные слезы (а может, мне так показалось), подступившие к ее глазам, еще подробней усилили эти воспоминания, и хотелось мне встать, подойти и… Эх! Как вышло, так и вышло, и плевать мне на судьбу — я ее хозяин!..
Но сказал не то, что хотелось:
— А ты молодцом… Талия-то…
— Что?
— Что слышала.
— А-а-а…
— Ага.
Ленка тряхнула головой, завела руки за спину и, потягиваясь, повернулась ко мне боком.
«Не крутись. Вижу все: и линию груди твоей вижу, и ногу, и всю тебя…»
Но я опять сказал другое:
— Что зеваешь? Или недоспала?
— А вот и не угадал!.. О тебе думала… — Она силком улыбнулась.
Тогда я нарочито спокойно, даже слишком спокойно, предложил:
— Так иди ко мне ложись… Доспишь.
Она кокетливо погрозила пальцем:
— У-у-у, мужлан нахальный! Так прямо пришла и легла… Сама?!
«Так, так… Все по программе…»
— А что ж я — за руку подводить тебя должен? Ну не-е-ет!..
Она поняла, что я не шучу. Съежилась, запахнула халатик:
— По-твоему, я… я…
— Сколько я тебя помню, ты всегда была догадливой!
И точно хлестнул я ремнем наотмашь по этому холеному и красивому лицу. Встала. Уже у двери обернулась и выдавила с хрипотцой:
— Ну, спасибо тебе, Эдуард Петрович, за… за гостеприимство… За… Эх ты!
Хлопнула дверь. Все.
Но какой же я все-таки скотина! «Будь гостьей!..» А потом… Ведь шла небось через всю деревню не боялась. Ко мне шла! А я… Но если она раскаялась, то почему так поздно?
Нет, Елена Даниловна! Живи и здравствуй со своим мелиоратором!.. А я сейчас пойду к Басову и обговорю себе работу. Какую? Все равно! У меня крепкие руки и адово терпение. А работы я никогда не чурался…
Басова я застал в его кабинете. Он почти не изменился, разве только стал чуть сутулей, да залысины на большой голове обозначились резче и глубже.
Краем уха я уже слышал, что председатель с «норовом», что в иной час ему лучше на глаза не показываться, а в иной — из него «веревку вить можно».
Кажется, я попал не в час: вдоль стен на стульях сидели три человека, видимо, из младшего «руксостава» и виновато молчали, Басов же кружился по кабинету и не старался подбирать выражения. Речь, как я понял, шла о третьей молочной ферме, где не хватало доярок, в чем Басов винил вот этих молчавших людей.
— Что я — сам доить буду?! — гремел Басов. — Сам?! Нет, я взыщу! Я… А поч-чему жирность занизилась, а? Я вас спрашиваю!
«Э, да тут не одна беда!.. Уйти, что ли?..»
Но Басов уже кивнул мне на пустой стул, я сел и оказался как бы четвертым виновником и тоже сложил руки на коленях.
Я смотрел на графики и диаграммы, висевшие на стенах, но сразу ничего нельзя было понять, разве только то, что колхоз давно уж миллионер и до второго миллиона не хватало двух тысяч рублей…
Наконец Басов кончил и царским жестом отпустил виновников. Тех точно ветром смахнуло.
Он сел за стол и обратился ко мне:
— Ну, выкладывай, старшина…
Я был кратким.
Может, Басов «отошел», а может, ему неудобно стало передо мной за недавний гнев свой, свидетелем которого я очутился. Только у него потеплели глаза, он сложил руки на столе — ладонь в ладонь и закрутил большими пальцами этих рук. Как бы между прочим, сообщил со вздохом.
— Недавно, брат, меня наградили орденом… Но будь моя воля — я бы прикрепил этот орден к груди Афанасия Лукича Отарова, деда твоего!.. На таких дедах колхоз поднимался…