Я прервал его:
— О покойниках плохо не говорят. При жизни бы надо деду…
Басов нахмурился:
— Больно коротка жизнь человеческая! Разве успеешь человеку дать все сразу за эту жизнь? Успеешь, а?.. Как думаешь, старшина?
Мне не понравились его властные «мне», «у меня», «я». Не вязались они как-то с мыслью о том, что орден надо бы не ему, а людям, давшим колхозу крепкие ноги. И я ответил:
— Вам — успеют! Это точно…
— Что — успеют?
— При жизни дать все, что вам хочется.
У него дернулся левый глаз и на какой-то миг лицо скривилось в неприятной гримасе. Однако он голоса не повысил:
— Ин-те-рес-но… Ну вот что, товарищ Отаров! Сидячей работы, сам знаешь, в колхозе нет — не в бухгалтерию ж тебя!.. Так что придется тебе… Словом, давай в строительную, но старой памяти.
— Кого искать — бригадира?
— Бригадир там… Артамонов Евгений Алексеевич… Ей-богу, был бы ты девкой — на ферму отправил бы! У меня с доярками… Словом, в строительную!
Я пошел искать Артамонова. Кто он — Артамонов? Может, тоже какой-нибудь «Я»?.. А что касается доярок, то Ленка, например, могла бы доить за двоих! Уж кому-кому, а такому, как Басов, это известно наверняка…
За механизированным, залитым бетоном колхозным током расположились несколько длинных, крытых шифером бараков. В них натужно гудели электрорубанки, визжала циркулярка и стукали молотки. Это — плотницкие мастерские.
Но строительная — это еще и свинарники, и коровники, и птичники, словом, те места в колхозе, где нужны руки мастера-строителя.
В плотницкой пахло сосновым тесом. Желтые ворохи стружки лежали у станков в длинном бараке, заставленном верстаками, готовыми дверными и оконными коробками и всяческими заготовками.
— Мне к Артамонову!
Усатый мужик вышиб молотком лезвие рубанка, дунул в пазы его и пояснил:
— К Евген Лексеичу? Ти-иха!..
Он вытянулся и замер, приложив ладонь к уху, — само внимание! Невольно прислушался и я. Сквозь шум рубанков и перестук молотков можно было разобрать чей-то высокий, ругательный голос: «…ать ие за ногу! Мое место никому не заказано! Берись и командуй — Евген спасибо скажет!..»
— В третьем бараке! — спокойно сказал мужик. — Директиву спущаить… Вон туды правь!
«Какой еще Евгений?.. Может… Нет, тот же мелиоратор…»
Но мои догадки оправдались. Он стоял у верстака такой же чистенький и прилизанный, точно из баньки вышел. Я чуть было не повернул назад, но, мигом подавив в себе это нелепое стеснение, твердым шагом подошел к Артамонову:
— По приказу товарища Басова, прибыл в ваше распоряжение, товарищ мелиоратор! Какие будут директивы? Только без крика — я не глухой…
Он скользнул по мне блеклыми глазами:
— К твоему сведению, моряк, я давно уж не мелиоратор, а бригадир вот этой бригады! Пруды здесь пересохли при царе Горохе…
«Жаль, что тебя не утопили в них, когда они еще были! Это через тебя они пересохли — будь царь Горох — были б и пруды!..»
— Что прикажете, товарищ бригадир?
— Пойдешь в карьер камень бить. Отсюда семь километров. Норма?.. Ну, там узнаешь… С тобой будут еще пятеро — народ молодой, сильный!.. А камень нужен до зарезу на фундамент. Школу, понимаешь, залаживаем новую!.. Все!
— Очень приятно! — я повернулся и пошел к самосвалу с камнебойцами, на который мне тут же указал Артамонов.
— Подожди!
Он настиг меня, взял под локоть и отвел в сторонку. Помялся малость и выдавил:
— Там у нас вчера… недоразуменьице вышло, э-э-э… Ну, да кто старое помянет, как говорится…
— Ладно! Замнем для ясности! — я выпростал руку, но он снова ухватился за нее:
— Скажи… виделся ты нынче с… Еленой Даниловной?
— С Ленкой? Ну!
— Когда?
— Это допрос?
Артамонов вобрал головенку в плечи, кровь сошла с лица его. Он залепетал:
— Видишь ли… Э-э-э… Жена она мне!
— Знаю.
— Ну и что вы с ней… По старой дружбе? Ты с ней…
— Нет!.. Но я сожалею теперь! Ее бы не убавилось, а?
— В карьер! — вдруг закричал, нет — завизжал Артамонов.
Я вскочил в кузов самосвала и помахал ему рукой:
— Спасибо, дяденька! В карьер — не в карцер!.. А я родился камнебойцем!..
Глава девятая
А я родился камнебойцем…
Карьер — это еще не руки и молот, не сила и камень. Это еще и сноровка, такая, чтобы не рвался из рук полупудовый молот, оставляя на камне лишь белую отметину, чтобы не секло лицо хлестким крошевом. Это — почти неслышный удар по камню в том месте, где ржавой змейкой вьется чуть шершавый каменный рубец. Такой рубец называется «жилой», и бить надо только по этой «жиле». Бить так, чтобы мышцы, обхватывающие руки, туго натягивались и, когда опустишь молот, расслаблялись на секунду, а потом снова натягивались.