— Мы только и делаем, что занимаемся с в о и м и вопросами.
— Еще вы тут мне будете читать мораль. Катитесь к черту!
— Сам — идиот, — Евгений помрачнел, посветил фонариком на дверь своей квартиры; возвращаться домой не хотелось, да и что должно было тянуть его туда?.. вещи?.. так их не видно; и тот французский хрусталь в серванте, за которым жена охотилась целых два года и который при вечернем освещении вспыхивает зеленоватыми искорками, что приводило в восторг гостей, — его тоже не видно; и даже собрания сочинений Толстого, Достоевского, Бунина, за ними он все выходные и ночи напролет проторчал у книжного магазина, тоже перестали существовать.
«Жаль, очень жаль, что отключили свет, — вздохнул Евгений, — взялся бы сейчас за Толстого. Когда я читал его в последний раз? В школе?.. Нет, в студенчестве. Тогда по экранам пошла «Война и мир» и все кинулись перечитывать, сравнивать. Да, веселое время — юность. Кажется, что времени полны карманы. Интересно, сколько его осталось у меня? Да и на что я должен его потратить?.. Опять эти шизоидные мысли. Пойду на улицу, посижу на свежем воздухе». — Евгений включил фонарик и вышел из подъезда, посветил вдаль — сверкнула штанга турника на детской площадке, желтые прутья качелей; стоило выключить фонарик, как все погрузилось в непроницаемую темноту; зябко передернув плечами, Евгений шагнул в ее прохладные объятия; казалось, стоит посильнее оттолкнуться от земли, и полетишь, поплывешь, как рыба, в этой аспидной, густой черноте; она плотно сомкнула свои невидимые руки у него за спиной, и Евгений понял, что уже оторвался от дома на целый десяток шагов, и, осмелев, решил: «Пойду на качели». Он и раньше, проходя через двор, частенько посматривал на них; его одолевало желание сесть на перекладинку и, сильно оттолкнувшись ногами от земли, взлететь вверх; это сейчас качели в каждом дворе, а раньше, когда Евгений был мальчишкой, то по часу простаивал в очереди, чтобы минуту покачаться на веревочных качелях, привязанных к суку старого тополя, он спрятал фонарик в карман, крепко взялся руками за металлические прутья и бросил тело вперед — качели тоненько скрипнули.
Евгений взлетал вверх, падал вниз; когда качели перед тем, как опуститься, на мгновение замирали, он испытывал что-то похожее на состояние невесомости, и это непривычное ощущение, полузабытое уже, приводило его в восторг; он все сильнее и сильнее бросал тело вперед, словно хотел оторваться от перекладины и унестись туда, в далекие звездные миры…
— Эй, остановись! — услышал он грубоватый голос. — Сказали тебе, перестань!..
Евгений притормозил качели.
— Это вы мне?
— Тебе, кому же еще.
— Вроде остановился, — сказал из темноты другой голос.
— Не подходи, а то еще мозги вышибет. Может, он ненормальный какой.
— Да что вы! — обрадовался Евгений. — Скучно. А чего со скуки не сделаешь.
— Значит, скучаешь?
— Что вам нужно? — голос Евгения дрогнул от невольного страха; он вытащил из кармана фонарик; луч света пробил в темноте узкий коридор; но тут же чья-то цепкая рука сдавила ему горло. — Не шуми. Убивать не будем, — обладатель грубого голоса негромко рассмеялся; Евгений почувствовал, как вспыхнувшего лица коснулись нервные волны дыхания. — Слушайте, в такое время… — чужие пальцы сдавили горло еще крепче, и Евгений не договорил.
— Будешь умником, тогда вместе с женой, если она у тебя есть, еще порассуждаешь об этом, — неловкая сильная рука нырнула сначала в один карман, потом в другой, — порядок. Пальцы на горле разжались; Евгений несколько минут просидел в оцепенении; невидимые грабители забрали фонарик и спички, а ключ от квартиры не тронули, поскольку он лежал в верхнем кармане рубашки; внезапно Евгения охватил озноб — сказались пережитые страх и унижение; потирая плечи руками, он соскочил с качелей, и шел до тех пор, пока не споткнулся о бровку тротуара — упал на мягкую подушку газона и горячим лицом зарылся во влажную, спутанную недавним ураганом траву, от горькой беспомощности, стыда, хотелось кричать, рыдать взахлеб, словно обиженному ребенку, он не боялся привлечь к себе внимание, и этот страх заглушал другие чувства; Евгений невольно подумал, что и в той, прежней жизни он, наверное, жил в нем и остерегал, а может, и мешал, как мешает сейчас быть самим собой.
Евгений чуть слышно, словно пискнул в темной щели серый мышонок, застонал и пальцами впился в прохладную, рыхлую землю, ноздрями втянул ее солоноватый, удивительно похожий на грибной запах, немного пришел в себя и поднялся на колени; со всех сторон его окружала темнота, словно он был совершенно один на этой, покинутой всеми Земле; глаза были не нужны; правда, стоило закрыть их, как Евгений чувствовал себя еще более неуверенно; от напряжения они слезились, и порой перед ними возникали какие-то светящиеся шарики; Евгений протягивал руку, но она тонула в темноте; и желание вернуться домой, такое привычное, теперь было невыполнимо; где-то рядом возвышались дома; в их квартирах, наверное, горели свечи или керосиновые лампы, но плотные шторы не пропускали света — он мог погубить; Евгений уже испытал это на себе; да и зачем ему чужие дома?.. в такую пору вряд ли кто пустит.