Остаток пути занял немного времени. К обеду Швецов и Гусаров уже были в гостинице «Москва».
Наскоро подкрепившись, Гусаров поспешил к телефону. Он связался с Поскребышевым, сообщил о приезде.
— Очень хорошо, — Поскребышев словно обрадовался. — По возможности не отлучайтесь из гостиницы.
Это означало, что нужно быть наготове, в любую минуту может раздаться телефонный звонок: машина у подъезда — срочно в Кремль.
Вечером, посвежевший после сна, Аркадий Дмитриевич пришел в номер к Гусарову. Как будто между ними был уговор — ни тот, ни другой не заговаривал о предстоящей встрече со Сталиным. Да и вообще разговор как-то не ладился. Сидя на диване, они то и дело бросали взгляды на телефонный аппарат, как бы прося его подать голос. Но аппарат молчал, вызывая у них ненависть своим безмолвием. Он казался им отвратительным уродом, этот деревянный ящичек, без меры украшенный никелем, с высоким рычажком, похожим на два растопыренных пальца, на котором покоилась ушастая трубка. Конечно, если бы сейчас раздался звонок, то и аппарат выглядел бы иначе.
В просторном номере ничто другое не подлежало критике, все было очень просто, без претензий. Поэтому «расправившись» с телефоном, Гусаров и Швецов примолкли.
Делать было нечего, время тянулось медленно. Они заказали в номер ужин, еще с часок посидели за столом и, простившись, Аркадий Дмитриевич ушел к себе.
На следующий день, четвертого мая, все повторилось опять. Телефон по-прежнему молчал, и они не знали, чем заняться, куда себя деть. Поразмыслив, решили, что вовсе не обязательно обоим торчать у этого проклятого телефона, можно и отлучаться на час-полтора, по очереди, конечно.
По праву старшего Аркадий Дмитриевич первым воспользовался свободой. Набросив легкое габардиновое пальто, он спустился в вестибюль, купил свежую газету и вышел в Охотный ряд.
Москва, казалось, еще не отошла после праздников. Горластые репродукторы выплескивали на проспект бодрые марши, из магазинов выходили люди, нагруженные покупками, кругом была толчея, необычная даже для Москвы.
В сквере Большого театра не оказалось ни одной свободной скамьи. Все заполнили женщины с малышами и преклонного возраста люди, которым некуда было спешить. На дорожках то и дело попадались военные в новеньких формах и скрипучих ремнях; их серьезный вид ни о чем не говорил, а неторопливый шаг подтверждал, что сквер не перестал быть местом свиданий.
Заложив руки за спину, Аркадий Дмитриевич и сам сбавил шаг, наблюдая происходящее в сквере. На какое-то время он забыл, что привело его сюда. А вспомнив, заспешил назад в гостиницу, где его, подумалось, ждет-не дождется Гусаров.
Оказалось, от Поскребышева еще не было звонка. Одолев напряжение, вызванное бесплодным ожиданием, Гусаров взялся за кроссворд. С журналом в одной руке и с карандашом в другой он лежал на диване.
Им принесли обед и незатейливо сервировали стол. Пожилой официант с московским радушием справился, не надо ли чего еще. Его поблагодарили и выпроводили без поручений.
После обеда Аркадий Дмитриевич ушел в свой номер, а вечером они снова встретились у Гусарова. Только сейчас им пришло в голову открыть балкон, полюбоваться огнями Москвы.
Город будто не собирался спать. Под ними бурлил людской поток. Неясно различимый в быстро густевших сумерках, он давал о себе знать великим множеством звуков, которые сливались еще там, внизу, и доносились на девятый этаж глуховато рокочущим басом. Сигналили автомобили, их нестройные резкие голоса, казалось, были обращены вверх. После них как бы примолкал рокот проспекта, но тут же он слышался с прежней отчетливостью. Все вместе это и было Москвой.
— Вам не жаль? — Гусаров повел перед собой рукою, в которой держал папиросу.
Вопрос был недоговорен, но Аркадий Дмитриевич понял его смысл. В самом деле, ему нет еще и пятидесяти, а двадцать пять лет прожито в Москве — больше половины жизни, лучшие годы. Как тут сказать, что не жаль? Нет, конечно, жаль, но каким-то необъяснимым образом: не в том дело, что он оставил Москву, а в том, что с нею так много связано.
Говорить об этом не хотелось, и Аркадий Дмитриевич ответил вопросом на вопрос:
— А вам?
Гусаров промолчал.
Утром пятого мая они поднялись в хорошем настроении, уверенные, что сегодня уж непременно раздастся долгожданный звонок.
Предчувствие их не обмануло. Вскоре после обеда позвонил Поскребышев. Он справился о здоровье, о том, хорошо ли устроились, и сказал, что в ближайшие часы позвонит вновь.
Телефон задребезжал за полночь. Поскребышев сообщил, что машина номер такой-то уже вышла и скоро будет у гостиницы.