— Дадим! — весело ответил тот, почувствовав, что и от него в этом серьезном деле многое зависит.
— Паша! — удивился шеф. — А что это у тебя куртка-то рваная? Я сейчас скажу, чтобы тебе принесли новую. Сейчас!
— Ишь лиса! — вослед ему прищурился Евсеич и закрыл свою розовую лысину колпаком. — Ну, Пашка, начнем!
Часов до четырех они работали без перерыва. Пашка брался за всякую работу. Он вместе с Евсеичем делал листовые и порционные ватрушки, ювелирничал над маленькими бульонными пирожками, учась фигурной защипке, добросовестно заделывал края больших листовых пирогов. Тесто еще плохо слушалось его, но он сумел сварганить вполне приличную сдобу, какой-то случайно получившейся замысловатой формы. Сдобу эту Евсеич профессионально довел до дела и принял на вооруженье цеха, дав ей названье «Пашкина сдоба». После полудня Евсеич завернул песочное тесто — большую партию, на пол-ящика масла, и тут же приставил Пашку раскатывать, а потом и вырубать формой пирожные. Пашка сам спроворил льезон, сам смазывал пирожные и посыпал их протертой через грохот крошкой. Все было хорошо, но мучила его выпечка: очень часто он обжигал с непривычки руки, но и на выпечку он вставал смело.
— Пашка! Имей в виду: тебе можно работать только шесть часов. Теперь не война. Ясно?
— Ничего!
В работе он терял представление о времени, а от жары и утомленья даже не хотелось есть. Сразу же после завтрака он ввязывался в работу, охваченный только одним желаньем — желаньем переделать все это огромное количество медленно убывающего теста. Порой ребяческое нетерпенье вырывалось у него наружу, он нервничал, обжигая руки, и орал, по примеру Евсеича, на поваров, с которыми сталкивался на кухне, у духовки:
— Лентяи! Кондитерский всех вас обрабатывает!
И те молчали, лишь кое-кто перемигивался — ишь какой строгий, теленок-то!
В шестом часу Пашка сложил всю выпечку на большие деревянные листы, расставил их на столах один к одному и отошел полюбоваться.
— Во дали! А?
Румяная, свежая, еще отдающая печной жар разнообразная масса изделий, еще утром стоявшая на полу тугим и холодным мешком муки, бесформенным куском масла и ведрами сахара, теперь, взяв в себя уменье их рук, их пот, их силы, нервы и время, готова была перейти к сотням других людей и принести им радость.
— Да, Пашка, одному мне столько бы ни за что не сделать. Ты смажь ожоги-то маслом да давай-ка, брат, пообедаем. Заработали!
За обедом Евсеич призадумался.
— Знаешь что? Ты сейчас поезжай домой, отдыхай, а я еще немного поработаю. Бисквит наш, утренний, выстоялся, я сделаю крем и займусь тортами. А ты завтра приди сюда как можно раньше и выполни особое заданье: один поставь тесто. Ты умеешь, у тебя получится. Я приду — и у нас сразу пойдет готовый товар на улицу. Понял? Возьмешь мои ключи от цеха, товар я тебе, сырье, оставлю, а производство будет открыто — сторож рано плиту разжигает. Ясно? Вот так…
Пашка сразу завял, вспомнив о Косолапом. Впервые в жизни он должен был пойти на большой риск, но это волновало его меньше, чем досадное совпаденье их дела и работы. Он не знал еще, что предпринять, но искал выход.
— Устал?
— Ничего… — не стал разуверять Пашка, опасаясь объяснений.
Молчали.
Дверь в цех неожиданно отворилась, и вошла официантка, вся сжавшись под недовольным взглядом мастера.
— Евсей Евсеич, извините, пожалуйста! Извините! Меня шеф послал… Помогите мне, ради бога! Привязался ко мне клиент — подавай ему лимон по-кавказски, и все тут! Я — к холоднику, а он не знает, как делать.
— Иди к шефу.
— Он — тоже. К вам послал.
— А я почему должен знать?
— Так вы.
— С Кавказа куражир-то?
— Черненький…
— Понравился, что ли?
— Ну, вот еще…
— Пьяный небось?
— Есть немного.
— Пошли к черту!
— Нельзя. Неудобно. А потом говорит, что приедет на Кавказ и все наши рестораны оха́ет. Как же можно!..
— Ишь ты! Значит, нельзя, говоришь, отказывать?
— Нельзя.
— Верно говоришь! В ресторане должно быть все! Спросит человек птичье молоко — не отказывай. Лучше скажи: завтра будет специально для вас! Ну, чего стоишь? Тащи свой лимон и креманку с сахаром!
Официантка выпорхнула из цеха и тотчас же все принесла.
— Пашка! Нож!
И, нарушая традицию — прервав обед, Евсеич мигом приготовил это незамысловатое блюдо. Он надрезал лимон посередине, снял с одной половины кожуру. Очищенную часть разрезал вдоль на восемь долек.
— Учись, Пашка! Раздвигаем дольки, туда — сахар, а теперь!..