— Подрасти — потом будешь тут спать, — сказал ему Мокей.
Однако Кислицын оказался не из робких. Он не стал костоломиться с кроватями, а взял и перенес мокеевскую постель на старое место, свою же — на прежнее. Тогда взъерепенился Мокей, выбросил постель Кислицына, а свою вновь водворил у окна.
— Ты смотри, получишь!.. — пригрозил он при этом.
Все притихли, заинтересованные такой дуэлью, но никто не одернул Мокея, оставив его один на один с низкорослым Кислицыным.
— Я тебе точно говорю: получишь!
А Кислицын, будто не слыша, подобрал свою постель под мышку, посмотрел на всех, будто спрашивал: «Думаете, боюсь?» — и сбросил постель противника на соседнюю тумбочку.
— Ну, сейчас!.. — воскликнул кто-то.
Мокей был оскорблен. Он понимал, что ему надо отстаивать свой авторитет. Побелев от злости, он надвинулся на Кислицына всей своей массой и хлестнул ладонью по щеке низкорослого смельчака.
— Ать! — в тот же миг мелким бесом поддакнул один из дружков Мокея, черненький и быстрый, как вьюн, курсант, по прозвищу Чеченец.
— Так его! — вставил второй и хотел что-то добавить еще, но в это время Кислицын запрокинул голову и влепил такую же пощечину Мокею.
Этого никто не ожидал, особенно сам Мокей. Он на миг остолбенел, а опомнившись, схватил Кислицына и бросил на пол между кроватями.
Леха находился рядом, поскольку Кислицын был его соседом. Он чувствовал, как его затрясло от волнения и той внутренней борьбы, которая началась в нем при виде драки. Леха сдерживался, но понимал, что надо что-то делать.
Мокей хотел ударить Кислицына ногой, пока тот не поднялся.
— Это нечестно! — сухонький белобрысый паренек смотрел в упор на Мокея.
— Подкинь, Мокей, подкинь, не ленись! — тотчас поддержали дружки.
Мокей размахнулся, но в это время Леха подскочил и подставил свою ногу под удар мокеевского ботинка. Получилось что-то похожее на футбольную накладку: Мокей попал берцовой костью по Лехиному каблуку и застонал от боли.
— Ах так!.. Ты тоже, да? — с болезненной гримасой спросил Мокей, но в голосе сохранилась угроза.
— Тоже — не тоже, а ногой лежачего — нечестно, слыхал?
— Сейчас ты у меня услышишь!..
— Идет! — крикнул кто-то от двери.
Все остановились в тех позах, в каких застал их крик. Мокеевцам было досадно, что им помешали. Они прятали свою злобу в глазах, посверкивая ими на Кислицына и Леху.
Дверь отворилась.
— В чем дело? — спросил танкист.
Комната не шелохнулась в ответ.
Он внимательно осмотрел всю группу, подумал о чем-то, но больше не спрашивал.
— Я зайду через пять минут, — сказал он и вышел.
Всем стало ясно, что в комнате должен восстановиться порядок.
Леха поднял отлетевшую подушку. Кислицын заправлял рубаху, выбившуюся из-под кушака. Мокей, озираясь и грозя, ушел сначала в угол к своим, а потом опомнился и пошел застилать свою постель к двери.
Вошел воспитатель. Он снова оглядел комнату и обо всем догадался по криво стоящей кровати Мокея.
— Понятно… — Он покачал головой. — Жалкие эгоисты! Вместо того чтобы уступить лучшее место товарищу, вы грызетесь, как зверье в норе. — Он, очевидно, взволновался и потому, должно быть, несколько раз резко махнул здоровой рукой, а потом жестко сказал: — Если еще раз учините драку — исключение последует немедленно! Все слышали?
Ребята молчали.
— Что же это за группа? Что это за коллектив, наконец, если он не может справиться с двумя-тремя шалопаями? Как же вам дальше жить? Мало того, что вы эгоисты, вы еще и трусы!
Он резко повернулся и прихлопнул за собой дверь.
На третий день в училище неожиданно появился Сергей Завалов. Он пришел с документами, и его приняли, потому что в Лехиной группе был недобор. В городе Сергей не устроился: ему не было восемнадцати, и вот, чтобы время не пропадало даром, он решил пока поучиться на тракториста.
— Да я им хоть сейчас сдам всю теорию и вождение! — криво улыбался он, как бы презирая тех, о ком он говорит. — А в городе я еще устроюсь! — продолжал он снисходительно и в то же время громко, чтобы комната слышала. — Вот только восемнадцать стукнет — устроюсь.