«Второй этаж… — прикидывал Пашка. — Метра четыре с половиной, пожалуй — пять… Интересно, земля или камень внизу? Спросить бы у этой кошки… А, все равно!»
Пашка осторожно приподнял брови и оценил пространство от двери до окна. Он понял, что придется сначала прыгать на стол, потом распахнуть окно и — вниз! В полете вытянуться. Коснувшись носками земли, спружинить в коленках, тут же сгруппироваться, сразу — на бок и перекатиться…
«Эх, если бы не камень!..»
Пашка по привычке уже приготовился сосчитать до трех, когда от комода отползла малышка и села прямо на пути у Пашки. Она уже управилась с булкой и теперь смотрела на него, облизывая обсахаренные губы.
По коридору мягко прошла жена мужика, скрипнула дверью напротив.
«Прыгну через голову!» — решил Пашка с неприязнью глядя на сахарные щеки малыхи.
В коридоре снова скрипнула дверь.
— Нюра! Дай уж я допью вчерашнюю. Расстроился незнамо как!
Голос мужика прогудел мирно, по-домашнему.
— Дядя! — подняла девочка палец.
Она вплотную подползла к Пашке и схватила цепкими пальцами Пашкины штаны. Тут же она протянула вверх крошечную ладошку и потребовала пуговицу:
— Дай, дай!
Пашка нахмурился. Что-то шевельнулось в нем, и он не сразу осознал, что это вспомнилась на миг его маленькая сестренка, умершая в первую военную зиму от голода. Она точно так же тянулась к пуговицам и хватала их ртом, думая, что еда. Он давно не вспоминал ее, даже забыл совсем, и вдруг тут и так некстати!
— Дай, дай!
— Чего я тебе дам? — пробубнил Пашка.
Он осторожно выдернул штанину из ее цепких пальцев и помимо воли отступил к двери. Это движенье назад остудило его пыл и отодвинуло прыжок в окно. Что-то стало в нем угасать, и от всего отчаянно-неуемного плана осталось лишь недовольство собой, в нем тускнела четкость всех расчетов, и только двор за окном все еще манил к себе самым пленительным в мире — свободой. В дверях резнул звонок.
Пашка вздрогнул и почему-то подумал, что сейчас все пропадет окончательно. Ему представилось, что это пришла хозяйка комнаты, что сейчас начнется его публичная казнь, которая все равно кончится толпой дворников и милиционером, и Пашка сжался в комок, как затравленный зверь. Сердце его задергалось и кинуло в голову кровь.
— Эх!.. — простонал он и перепрыгнул малышку.
Старшая выронила книжку, шарахнулась к стене, а когда Пашка вторым прыжком мягко, как на физкультуре, впрыгнул на стол, — она заорала таким ошалелым воем, что он чуть не запутался в занавеске:
— А-а-а-а!
Пашка мог бы задушить ее только за одно это бессмысленное «А-а-а-а!». Но девчонка орала не столько от испуга, сколько из желанья призвать мужика и остановить Пашку. Он это понимал и со всей решительностью распахнул окно. Когда же он высунул голову и посмотрел вниз, то на миг растерялся: двор оказался задним и был весь захламлен. Под самым окном и дальше от стены валялась мебельная рухлядь, дрова, разломанные потемневшие ящики со ржавыми лентами жести и только дальше темнела черная, непросохшая земля.
«Туда!» — решил Пашка и ощутил на лице тугой ток воздуха, какой всегда бывает, когда напротив раскрытого окна распахивают дверь. Забыв о всех мелочах и опасности, Пашка решительно выставил левый ботинок на карниз и только нащупал опору для правого…
— Хоп! Назад! Назад, говорят! — и все та же цепкая рука мертвой хваткой перехватила его сухую ногу чуть выше стопы. Вторая рука взяла его за подол рубахи.
Пашка брыкнулся раза два, но тут же обмяк и сдался.
— А не везет тебе, бродяга, сегодня! Не везет! — посмеивался мужик, притащив Пашку в свою комнату. — Ну никак не везет!
И наотмашь ударил по лицу тугой, пахнущей ванилином ладонью.
А потом все завертелось, как в тумане. Пашка стоял в углу боком и кулаками размазывал кровь по лицу. Нос и губа отяжелели, горели. Жена мужика с мокрым полотенцем суетилась тут же, а сам он сидел за столом, уткнув лоб в широкие ладони, и смотрел на стакан водки. Долго тянулось молчанье, пока мужик не выпил и не уронил руки со стола.
— Забыл, как тебя? — подобрел он и повернулся к углу.
— Павел, — вместе с пофыркиваньем донеслось из угла, но после достойной паузы.