Выбрать главу

Василий Карпов

Высота 4100

Вид, что открывался отсюда, захватывал дух. Горы прорвали ярко-синее небо. Величественные вершины, казалось, спали, укрывшись облаком. На белоснежные склоны было больно смотреть.

Негнущимися пальцами я затолкал в бутылку записку:

«9.08.72 г., 8 часов вечера. Здесь были студенты ТПИ геологи С. П. Богуславский и В. В. Николенко. Замерзаем, бежим назад…»

Занесла нас на вершину Каратегинского хребта безрассудная молодость.

Сегодня утром у нас и мысли не было о восхождении. Впервые за месяц не нужно вставать, идти в очередной изнурительный маршрут, и мы настроились не вылезать из спальников по крайней мере до обеда. Отряд базировался на высоте 2000 метров, а маршруты поднимались до 3000, поэтому были крайне тяжелы. Как назло, весь месяц стояла прекрасная, рабочая погода, и как мы ни молили о дожде, его не было. Люди выдохлись, и вот, наконец, начальник отряда Сергей Генсюровский объявил долгожданный выходной день.

Но странно устроен человек: перед каждым маршрутом нас приходилось поднимать чуть ли не подъемным краном (роль которого попеременно исполняли Генсюровский и старший геолог Владимир Шибаев), а тут мы сами поднялись и совершенно не знали, куда себя деть. Лениво побросали мяч, пока он не улетел в ущелье, позабавлялись, спуская в то же ущелье камни. С интересом наблюдали, как прыгали, словно мячики, огромные глыбы, летели вниз, стремительно уменьшаясь в размерах и разбиваясь вдребезги далеко внизу.

— Обвала захотелось? — Генсюровский выглянул на шум из рабочей палатки, где он корпел над геологической картой. — Лучше идите очистите от югана тропу к перевалу!

Юган — жгучая папоротниковидная трава в пояс высотой доставляла нам немало хлопот. При соприкосновении с телом она не жгла, как крапива, но через некоторое время появлялись огромные болезненные волдыри.

Истребив коварную траву, мы опять оказались не у дел, но на всякий случай решили держаться подальше от начальства. К обеду план созрел. Очень, прямо скажем, легкомысленный план. Мы знали, что там, наверху, температура по крайней мере должна соответствовать вечному снегу. По снежник начинался и от наших палаток, почти не таял даже в жаркие дни, только покрывался красными проплешинами. И мы пошли на штурм высоты 4100 налегке. Предстояло преодолеть чуть более двух километров, но мы, несмотря на маршрутный опыт, трудность этих километров явно недооценили, ничего с собой не взяв, не считая двух фляжек чая и геологических молотков.

Справедливо полагая, что начальству о нашем плане лучше узнать попозже, когда мы будем уже в недосягаемой зоне, я подозвал самого медлительного горнорабочего — местного жителя таджика Турсуна — и попросил сообщить Сергею Алексеевичу, что «идем на 4100». Турсун достал из кармана стеганого халата небольшой пузырек, вытряхнул на ладонь щепотку зеленого насвая, кинул под язык и лишь после этого неторопливо пошел к Генсюровскому. Мы скорым шагом уходили к перевалу. Поднявшись по склону, увидели раскинувшийся на террасе лагерь, бредущего к нему Турсуна. Когда тот раздвигал полог палатки, мы уже перевалили через гребень скалы.

Часа через три вся легкомысленность нашей затеи стала ясной, но признаваться в этом не хотелось. Становилось холоднее. Судя по растительности, мы миновали лето, осень и вступили в зиму. Склон становился круче, и каждый метр давался все труднее и труднее. Возможно, мы и повернули бы назад, но горы скрадывали расстояние: намеченный путь лежал перед глазами, вершина казалась обманчиво близкой, и мы карабкались выше и выше. На восьмом часу, совершенно обессиленные, то и дело сползая по заснеженной каменной россыпи, одолели последние метры.

И вот мы наверху. Отдохнуть на таком морозе, при пронизывающем ветре невозможно, а любоваться панорамой гор пришлось недолго: солнце виднелось где-то внизу, ущелья заволакивала зловещая тьма, и лишь хребет, по которому мы поднялись, белел зигзагами в наступающей мгле.

Засунув бутылку с записками покорителей вершины в каменную пирамиду, мы поспешили вниз. Срезая расстояние, решили бегом спуститься по очень крутому снежнику, подниматься по которому не осмелились. Но, забирая по склону влево, к старым следам, вдруг выскочили на плотный снег. Мы разом упали — не удержали и железные шипы на ботинках, заскользили вниз, отчаянно пытаясь удержаться. Скорость падения возрастала, быстро приближались камни в конце снежника. Швырнуло вверх, как с трамплина, камни уменьшились, затем вдруг стали огромными. Я потерял сознание.

Очнулся от холода, в ледяной воде, натекшей из-под уступа, которым кончался снежный язык. Я был цел и невредим, если не считать сильной, разламывающей виски головной боли. Богуславский лежал рядом и, судя по стонам, тоже очнулся. Немного придя в себя, выбрались на сухое место и, дрожа от холода, отжали мокрую одежду. Мы прекрасно понимали всю серьезность своего положения, поэтому все делали быстро и молча. Богуславский, прыгая на одной ноге и пытаясь другой попасть в штанину, неожиданно замер. Округлившимися глазами он смотрел на что-то позади меня. Я резко оглянулся и тоже застыл на месте.