Вот и весь Кочкарин: десяток неказистых домов, железная дорога, рыбацкие суда под берегом, до горизонта — вода. Знающие люди зовут этот хутор Донской Калифорнией. Но золото тут ни при чем.
Здесь Любарь когда-то начинал рыбачить, в давние теперь годы, молодым, у знаменитого Дьякона, косточки которого теперь уже сгнили. А Любарю почти сорок лет, дочка взрослая. А тогда — молодой, холостой. Гуляли напропалую, похмелялись шампанским.
Он спустился с горы, медленно ехал по единственной дороге, вдоль которой стояли дома: Мосол с Мосолихой, Гена Мармуль, Цыганка, тетка Вера — продавщица, Коля Деревянный — всех он знал как облупленных, и его тоже знали. Здоровались, и он кивал головой.
— По дому соскучился! — крикнул Гена Мармуль, он в огороде возился. — Наташка только пошла. Газани — догонишь.
Любарь "газанул" и догнал. Наталья подходила к воротам.
Пять лет прошло с той поры, как увидел ее в первый раз: в меру грудастую, крутобедрую, "батничек", джинсовая юбка в обтяжку. Идет — словно играет. И неизвестно чем дразнит больше: ловкой одежкой или тем, что под ней, живым.
В ту пору рыбой торговали совсем открыто. Донецкие перекупщики никого не боялись. Однажды приехала Наталья. Поднялась на катер, спросила, как и все:
— Рыбчик есть?
— У нас все есть, — с улыбкой ответил ей Любарь,
— Какой?
— Как и люди, разный.
Тогда она больше приценивалась, знакомилась.
— Приезжай, приезжай… — кружил возле нее Любарь, маслил глаза. — Мы таких любим, джинсовых.
Она скоро приехала, остановилась у бабки Карасихи, тесто завела, напекла пирожков, нажарила цыплят табака — пальчики оближешь. Улыбчивая, приглядная, в первый же вечер она поехала с Любарем кататься на катере, на зеленые острова. Тогда и слюбились. А назавтра опять пирожки пекла, кормила рыбаков. Они по доброй еде скучали, перебиваясь мужичьей готовкой.
Прожила Наталья несколько дней и уехала, набрав рыбы. Приехала снова и снова. У Любаря был медовый месяц.
А потом неожиданно она купила в Кочкарине невзрачную хатенку, устроилась на станции работать, стала жить. На хуторе решили, что Любарь тому виной: мол, хочет баба его к рукам прибрать, увести от жены. И посмеивались: много таких у Любаря было. Оказалось много, но не таких. Наталья не зря оставила город свой, работу и даже дочку у своих родителей.
Кочкарин извечно жил рыбой: брали у рыбаков, солили да вялили, а потом продавали заезжим перекупщикам, проводникам с поездов, пассажирам — кто как умел. Наталья этих умельцев обставила в один миг. Одевалась она — на зависть — во все заграничное, ее на хуторе звали Наташка-джинсовая.
И сейчас на ней была хорошая джинсовая юбка, светлая легкая курточка. Губки — подкрашены, лицо — ухоженное. В светлом дне, под ярким солнышком она цвела по-весеннему: не баба — лазоревый цветок.
Любарь посигналил, Наталья обернулась и стала отворять ворота. Хатенка у нее была неприглядная, какую купила, в такой и жила.
Поздоровались.
— Здесь будете ловить? — спросила Наталья.
— Нет. Это я в гости. Соскучился.
Он обнял Наталью, прошелся руками где положено.
— Все тут на месте? Опломбировано?
Наталья вывернулась, сказала с усмешкой:
— Все бы тебе проверять. Я — вольная птица. Вчера Деревянный свататься приходил. Сберкнижку принес.
— Ну, и сколько у него там?
— Да я не глядела. Еле прогнала.
Деревянный — была кличка хуторского бобыля, запойного. Он подолгу держался, потом запивал.
— А я еще не обедал… — вспомнил Любарь.
— У меня лапша, курятина, все еще горячее.
Внутри Натальина хатка была приглядной: яркий палас на полу, красивые накидки, цветастые шторы. И пахло всегда хорошей едой, духами.
Наталья быстро поставила водку, салат из свежих помидоров и огурчиков.
— Вырастила, огородница… — посмеялся Любарь.
— Привезли.
Ей все привозили: продукты, любые тряпки.
— Я сейчас на дежурство. Ты не уедешь?
— Нет.
— Хорошо. Вечером надо загрузить. Я договорилась с ребятами. Они часов в семь подойдут.
Любарь кивнул головой. Он выпил стаканчик водки, с удовольствием похрустел огурчиком, помидорчиком разговелся и стал жадно хлебать душистую домашнюю лапшу. Бульон был пахучий, как и положено, когда варишь не магазинную страсть, а настоящую домашнюю курочку.
— Загрузимся, — пообещал Любарь. — Мотороллер не сломала?
— На ходу.
— Тогда все. Лады.
О рыбе шла речь. Наталья лишь поселилась на хуторе, взялась за дело всерьез. Люди солили в погребах да сараях, в железных бочках. Наталья пригнала технику, замуровала в земле объемистую бетонную чашу. Там и солилась рыба, в крепком тузлуке. Местные покупали мешок-другой. Наталья брала тоннами: синца, рыбца, чехонь и прочую бель. Брала, валила в тузлук и через неделю сбывала своим людям. Дело было поставлено четко: в тузлук — и увезли; одна солится, другая уже готова.