Костя горстями сдаивает с кустов черную ягоду и запихивает в рот, чуть не мурлычет от удовольствия. И конечно же не слушает взрослых.
— Цепь склепывается вот так. Ничего сложного…
Василий Васильич учит, как починить порванную цепь. Предостерегает от косьбы на полный захват в низинах. Здесь и просо, и сорняки вроде вороняжки гуще, выше, сочнее, тяжелая сырая масса обязательно забьет камеру с барабаном, порвет цепи, косы, полотна.
— Как считаете, товарищ Осокин, устоит или не устоит ваша Советская Россия?
Вот как — «товарищ Осокин»? Никогда, ни одного излученца не называл поляк Анджей Линский товарищем, наоборот, особенно в минуты душевной смуты, даже подчеркивал свою отстраненность. Стало быть, понял, что Россия, большевики — его последняя надежда, последняя надежда его родины. Стало быть, свершился в нем какой-то перелом.
— Россия всегда отбивала нападения, Анджей. Отобьет и фашистов…
Анджей отмолчался, сосредоточенно поддерживая звенья цепи, которые склепывал на балансирном грузе Василий Васильич. Феня вздохнула:
— Блажен, кто верит — так любит говорить моя мама.
— Это в библии так сказано, — хмуро уточнил Анджей.
— Да хоть где! — Феня стояла на коленях, следила за мужчинами, училась. — Раньше я тоже верила: хоть какой — кривенький, хроменький — да и мне достанется муженек, а теперь… Гребет война, как в прорву, и кривых, и прямых…
Цепь склепана, надета на шестеренки-звездочки. Под ботинками Анджея затрещала стерня: он побежал заводить свой «ХТЗ». Феня взялась за заводную рукоятку «Коммунара». Зарокотало, затряслось, запылило. Тронулись. Ни пуха вам, ни пера, Анджей и Феня!
— Тебя отвезти, папань? Успею, пока бункер наполнится.
— Не надо. Ты лучше доскачи до Айдара, скажи, чтоб вечером домой приехал. Дяде Ильясу повестка пришла. Забирают. Ты тоже приезжай.
— И тебе? — У Кости дрогнули губы.
— Да, сынок.
Ой, редко же произносил отец это «сынок»!
Костя молча, раздирая лошадям губы удилами, развернул пароконку и погромыхал в противоположный конец поля. Там, на ячмене, стрекотало пять лобогреек. На одной главным был Айдар.
Когда пропылило коровье стадо, возвращаясь с пастбища, когда отзвенели подойники и женщины понесли к обладателям сепараторов пропускать молоко, в тот не темный еще, но уже и не светлый час приехали со степи Василий Васильич и Костя с Айдаром. Возле Осокиных Айдар соскочил с бригадирского тарантаса и наискосок через улицу похромал к своей мазанке. Костя заметил, с какой немой тоской смотрел вслед его ссутуленному дружку отец. И кажется, понял отца: на плечах Айдара остается многогорлая семья — один другого меньше. А тут еще нежданный рот прибавился: откуда-то из-под Смоленска приехала мать Анны Никитичны. Жила она там у зятя с дочерью, а те оба врачи, обоих мобилизовали в действующую армию. Куда податься старухе? Собралась к старшей, к Анне.
Костя распряг Рыжего и поставил к сену в тарантасе, а отец прошелся, как бы прощаясь, по надворью, заглянул в избу.
— Где это у нас мать? — удивился.
— Может, молоко понесла перепускать? Хотя… — Костя поглядел на Чернавку: вымя ее распирало, толстые соски торчали в разные стороны. — И корова еще не доена…
Минут через пятнадцать он нашел ее у Насти. Стоит себе перед окошком, протирает ершиком стекло лампы, посматривает через него на свет — чисто ли? — и потихонечку калякает с Настей. Дороже дорогого стала ей Настя, как родила мальчишку. Настя лежит на кровати, и возле ее груди почмокивает крохотное существо.
— Повестку папаня получил!
Брякнул не подумавши, а у матери стекло ламповое — дзынь об пол. И села на табуретку. Молчит. В остановившихся глазах — паника. Не понимает Костя: чего, собственно, паниковать? Давно ждали. Отец два раза писал заявления, на фронт просился. На третий раз услышали вот, повестку прямо в бригаду привезли, под расписку вручили: 20 августа, в среду, послезавтра, значит, быть к девяти часам утра в военкомате, иметь при себе военный билет, продуктов на сутки, мыло, полотенце, пару сменного белья. И видно, шибко люди фронту понадобились, ни в один призыв столько не забирали — сразу восемнадцать человек.
У Настиной груди захлюпало, захлюпало — и раскричался, развопился Иван Сергеевич Стольников. Горластый! Похоже, с характером казак родился, никак не успокоит Настя. От крика того Павловна, кажется, пришла в себя. Встала.