Когда Настю будили в такую ночь и звали к больному, она с ужасом прислушивалась к волчьему вою. Всюду надрывались собаки, а ей чудилось, что из-за соседнего угла непременно выскочит и бросится на нее большой свирепый зверь, такой, каких привозил в прошлую зиму Василий Васильич Осокин. Трусиха она.
Сегодня ее позвали к старикам Каймашниковым. Нет, не к ним самим, у них умирал чужой человек, гуртоправ. Сам гурт расположился на ночь возле поселка, там горели костры, побренькивали ботала на шеях коров, а гуртоправ умирал от чахотки в маленькой, жарко натопленной мазанке стариков Каймашниковых. Во время переправы скота через Дон немецкие самолеты бомбили и обстреливали беженцев, потопили паром, убили двух скотников. Оставшиеся в живых несколько часов провели в осенней холодной воде, спасая и переправляя животных. У всех обошлось, а у этого открылась скоротечная чахотка. Он часто кашлял, его температурило, но он не сдавался. А вечером горлом хлынула кровь. Товарищи перенесли его в ближайшую мазанку.
Дед Каймашников суетливо помог Насте раздеться, стряхнул с пальто и полушалка снег, слил из ковша на руки (ох эти староверы, ни кружки, ни стакана не признают, пьют, черпают из ведра только ковшом!). Дед растерян и суетлив. Бабака лишь крестилась и шептала молитвы. Угрюмые, заросшие, пропахшие дымом и пылью мужчины расступились перед Настей. Умирающий увидел над собой склонившуюся женщину в маленькой шляпке и белом халате, слабо и снисходительно улыбнулся:
— Не треба. — Перевел дыхание, в груди у него булькало и хрипело. Повторил: — Не треба вже…
Вскоре он тихо, не теряя сознания, умер. Словно уснул с приоткрытыми остывающими глазами. Бабака Каймашникова, шепча «успокоился раб божий, царствие ему небесное», придавила пятаками глаза, зажгла у изголовья свечку, байковым одеялом завесила зеркало. Никто из товарищей умершего ничего не говорил, все стоя подавленно смотрели на него. Из родной Белохатки под Харьковом они уходили с гуртом вдевятером. Теперь осталось шестеро. Сколько останется, пока дойдут до неведомой Актюбинской области? А сколько вернутся на родину?
С небритого лица покойного уходил болезненный румянец. Настя постояла вместе со всеми, думая о горе, постигшем этих пастухов, потом тихо, почти на цыпочках, прошла через горенку в заднюю комнату, развязывая тесемки халата. Так же суетливо старик помог ей одеться. А бабака не удержалась:
— Мы, матри, ноне опять от Мишутки письмо получили! — счастливо заулыбалась, показывая бледные беззубые десны. — Сказывает, медаль ему за храбрость выдали…
— Рада за вас. — И Настя попрощалась.
Письма. Люди получают письма. Люди счастливы. А Настя несчастна. И принесли ей мучения письма. Она их очень долго не получала, ни от Сергея (с ним, похоже, все кончено!), ни от дяди Ивана Петровича (особенно после рассказа Леси о последнем бое), но в глубине души все же тлела надежда, обещала что-то. Бывало, среди ночи перевернет в сухие пеленки маленького Ивана Сергеевича, покормит грудью, укачает и лежит потом с открытыми глазами и думает, думает: «Не бывает без горя счастья, не бывает! Вот — кончается очередная ночь. А вдруг следом за ней будет утро! Мое утро, а?!»
И то светлое утро пришло. Руками почтальонки оно подало Насте письмо от дяди. Рядом оказалась Леся, и они вместе перечитывали письмо и плакали от радости. Иван Петрович был жив-здоров, не писал долго потому, что воевал в тылу врага, а теперь вот с боевыми товарищами пробился через линию фронта, готовится к новым боям.
После первых минут счастья и радости пришло огорчение: Иван Петрович ничего не знал о жене и сыне. Где они, что с ними? Может, Насте Маша написала? Обе постарались утешить себя: надо полагать, Маша с Вовкой на оккупированной врагом территории, и с ними ничего страшного не случилось.
А еще чуть позже на Настю навалилось злосчастье, от которого она не знает, куда и деться. Точно сглазил кто. В письме Иван Петрович спрашивал о Лесе, приехала ли она в Излучный, если да, то просил передать ей большой привет и намекнуть, что некий пылкий ее ухажер жив и почти здоров, ему она может написать по этому же адресу: полевая почта такая-то…
— Кто этот «пылкий ухажер»? — смеясь, лукаво спросила Настя.
Леся жарко вспыхнула, но не стала скрывать своей светлой тайны. А лучше б умолчала. Иногда простодушное откровение страшнее изощренного коварства.