И Костя прямо перед этим ее носом проносит, откидываясь назад, огромный навильник. Красиво сбрасывает вниз. Затем великодушно помогает Таньке выворотить неподдающийся пласт.
— Ты не подцепляй где попало! Сначала ногой пробуй, надавливай. Где пружинит, там и бери…
Танька поджимает губы: без тебя, мол, знаю. Ох и задавака же! Зато у Айдара классно получается: р-раз — и летит вниз пластающийся навильник, р-раз — другой летит. У Айдара, конечно, и сила в руках — не сравнить с Костиной. Что ни говори — кузнец! Теперь главный колхозный кузнец. За три месяца не только силы набрался, а и опыта, знаний. Дядька Устим, правда, не забывает его, часто заходит, учит, подбадривает: «Старайся, молоток, кувалдою будешь! Зимой работы в кузне мало, як раз и приспособишься до железа…»
Айдар имеет законное право отдыхать после молота и наковальни, но он заскучал, когда Костя начал собираться на ночную молотьбу: «Пойду с тобой!» Что, шибко сознательный? Да к Таньке ему захотелось!
Глаз у Кости приметливый, работает Костя, а сам все видит, осмысливает. Раз да другой глянул на Анджея Линского, оценил: управляется вилами не хуже Айдара, может, даже лучше. Настроение у Анджея, похоже, преотличное, маленький рот улыбается каждому, кто ни повернется к Анджею, даже вроде бы бесповодно улыбается. А повод есть: сегодня Анджей возвратился из военкомата, там ему наконец сказали, что на территории Советского Союза начато формирование польской армии. Для борьбы с фашистами. Уже и командующий есть: генерал Андерс. Так что, мол, ваш черед, гражданин Линский, не за горами.
Страшно рад Анджей. И все ж иногда вдруг приостановится, упрется грудью в черен вил и задумается. «О чем ты, Анджей?» — «Ох, не вам, не знаю, паныч, чи живы мои Ядя с Густиночкой…» «Живы-здоровы, Анджей!» — бодро утешает Костя, хотя и не особенно верит своим словам: уже столько наслышаны о зверствах фашистов…
Жарко! Костя засовывает шапку в карман фуфайки, расстегивает пуговицы на рубашке. И уже не сбрасывает играючи, а спихивает навильники пшеницы.
Внизу тоже и парко, и жарко, и пыль столбом. Одни поддевают на вилы скинутый со скирды хлеб и бегут к приемной камере комбайна, другие, до глаз закутавшись платками, выгребают из-под соломотряса мякину и солому. Копну схватывает петлей конная веревочная волокуша и оттаскивает в сторону, где идет скирдование.
Среди работающих внизу, под Костей, он видит Лесю, чаще других видит, потому что хочет этого. Она в шинели без ремня, в солдатской ушанке, в сапогах. Прихрамывая, таскает к комбайну необмолоченные охапки, голову нагибает, шапка надвинута на глаза. Похоже, не от пыли и половы надвинута. И Костя нешуточно беспокоится: почему Леся такая замкнутая, молчаливая? Неужели не замечают ее необычайного состояния Костина мать и Анна Никитична Калиева?
Нет, не замечают. Они увлечены работой и своими разговорами. Больше Анна Никитична что-то рассказывает, а смеются, даже хохочут обе. Только хохота их почти не слышно: фыркает, перегруженно рычит мотор комбайна, грохочут решета, гремят приводные цепи, с подвыванием гудит приемный барабан, заглатывая и заглатывая тяжелые, стреляющие спелыми зернами пласты стеблей.
У приемной камеры объявляется председатель. Устим Данилыч азартно плюет в ладони и, взяв вилы, сменяет сухого жилистого старика из беженцев. По рангам — это самая тяжелая работа. То, что во время косьбы захватывал и подавал под барабан многометровый транспортер жатки, приходится делать человеку. Даже с высоты Косте видно, как над председателем вскоре заклубился пар. Вначале дядька Устим сбрасывает свой добротный черный полушубок, потом кидает в сторону и шевиотовый пиджак. Пиджак праздничный стал будничным: председателю негоже в каком-нибудь ходить. На второй же день после избрания Горобца председателем Костя принес ему «Поднятую целину» Шолохова: «Если хочешь быть умным председателем, дядька Устим, прочитай эту книгу!»
Устим, конечно, оскорбился, потому что даже самый глупый человек не считает себя глупым. Однако книгу взял и прочитал в две ночи. О Давыдове он был наслышан, излученским Давыдовым звали погибшего недавно Кострова, но вплотную познакомился с ним Устим только теперь. И теперь часто смешил Костю, к месту и не к месту вставляя в свою речь «хвактически», деликатно обходя излюбленное Давыдовым «факт».
Эх и могуч Устим Данилыч. Лопатки ворочаются под сатиновой рубахой, как мельничные жернова. Бросает на зубья барабана такие шматки пшеницы, что мотор взвывает от надрыва, грозясь заглохнуть, и к нему подлетает испуганная Феня, дергает, дергает за рычажок газа и что-то кричит распаленному председателю. Он, не разгибаясь, не замедляя работы, склабится на нее из-за плеча. И парит от него еще гуще, а он вроде как радуется, вроде как банным веником сладостно охлестывается.