«Значит, и она знает!» Чтобы скрыть растерянность и досаду, Сергей снял с вешалки шинель, стал одеваться, старательно застегивая выскальзывавшие из-под пальцев латунные пуговицы.
— Да, тетя Васса…
— Правильно, Сереженька… Грех деток сиротить… Тебя же там теперь сынок дожидается. — И улыбнулась: — Поди, на крышу вылез, папаню выглядывать. Писал, чай, что приедешь?
У Сергея не хватило духу сказать: нет, не писал. Кивнул: писал. Может, зря отказался от лошади? Через час был бы дома. А там — Настя, распроклятая любимая Настя, истосковался по которой — свет белый постылым кажется. И еще — сын. Оказывается, у него, Сергея, сын!..
Вскоре Сергей был уже далеко от Забродного. Знакомая, накатанная санями дорога слюдянисто блестит под луной, накалена морозом так, что под каблуками словно воробьи чирикают. Небо чистое, звездное. «Точно из пулемета расстрелянное», — машинально сравнивает Сергей. За снежной бахромой бурьяна — обручи коровьего скелета. Скользнула от него тень лисицы.
Вон и Убиенный мар! Величественно сияет снежный шелом на сумеречи горизонта. Дремлет в нем отвага минувших эпох, под толщей пластов хранят ее память ржавый меч да неведомые воины, смотрящие на восток пустыни впадинами глаз. Еще в детстве слышал Сергей легенду: если найдется смельчак и в иванову ночь приложит ухо к суглинистому мару, услышит он сабельный звон, плач полонянок и гортанную перекличку косматых орд…
Повидал Сергей и крови и смертей на фронте, а все равно с каким-то суеверным страхом проходил мимо мара. Сместил глаза с него вправо. Поле не ратное — хлебное поле. Минувшей зимой всей станицей задерживали на нем снег. Сколько просыпано здесь шуток и смеха! Лицо у Насти было разрумянившееся, глаза яркие, счастливые, а он, Сергей, все остерегал, остерегал радостным шепотом: «Ты не очень-то, Настуся…» Он уже знал, что она забеременела.
Белым кружевом завиднелись тополя и вербы, стали проясняться избы, улицы, в пышной бахроме — плетни и заборы.
Родина милая, примешь ли, обогреешь ли блудного, непутевого сына своего?!
Трехпалой солдатской перчаткой Сергей вытер выступившие вдруг слезы:
— Господи, хорошо-то как!
И едва не упал, чиркнув костылем по наледи дороги. Резкая, внезапная, как выстрел, боль пронзила сердце. Не стало хватать воздуха. Чтобы удержаться на ногах, Сергей всем телом навалился на костыль. С ужасом прислушивался к неровному, с замираниями, бою сердца: «Что это?!»
В минуту, когда человек находится на грани бытия и смерти, непроизвольно проносится перед его внутренним взором прожитое, главное и неглавное. И в этом молниеносном пролете мыслей, воспоминаний — неожиданно, как вспышка, как вопль: «Не то! Не так! Начать бы сначала!..»
Такой вспышкой вдруг высветило Сергею тот жаркий, смрадный полуденный час в окопе под Киевом, когда он прицелился из пистолета в собственную ступню и выстрелил. Всегда способным был на подвиг, а совершил преступление. Тогда в мозгу, словно лихорадочная пулеметная очередь, стучала, стучала одна мысль: «Уцелеть! Уцелеть! Уцелеть!..» Потом, в госпитале, оправдывал свой поступок тем, что лично он все равно не внес бы изменений в исход боя. И еще тем, что, мол, незаурядные личности не должны бессмысленно гибнуть, народу и государству они нужны живые и деятельные. Конечно, любая жизнь любого человека в своем роде бесценна, невозвратна, но жизнь человека незаурядного, высокоодаренного — тут понимать надо. И, лежа на госпитальной койке, Сергей мысленно цитировал Шопенгауэра, выписку из которого сделал в Ленинской библиотеке буквально за день до войны: «Принуждать человека высших и редких дарований к какому-нибудь практическому занятию, для которого создан человек самый заурядный, — это все равно что употреблять в качестве печного горшка драгоценную и украшенную дивной живописью вазу…» Ясно, как день, но не оценил Сергея даже командир полка, когда Сергей обмолвился по прибытии на передовую: «Может… переводчик нужен? Я неплохо немецкий, французский знаю…» Командир полка психанул: «Мне не переводчики, мне командиры взводов нужны! — Потом немного остыл и добавил с горечью: — Понимаете, младший лейтенант, восемьдесят процентов командиров взводов выбито. Сержанты взводами и ротами командуют… А переводчики сейчас, извините… У меня каждый второй боец по немецки «шпрехает», потому как в школе немецкий изучал… Принимайте взвод и силой оружия учите фашиста понимать русский!..»
«Может быть, действительно не так и не то я делал в своей жизни? — спрашивал себя Сергей, стоя на зимней ночной дороге и прислушиваясь, как медленно отступала боль, а сердце вновь начало упруго и сильно гнать кровь. — Неужели не так?.. По-разному люди получают огонь для своей души. Большинство — от будничного камелька, единицы — от молний. Каким огнем я зажжен? Мне все кажется, что молнией. И должен я светить людям, согревать их. Неужели не так, неужели ошибаюсь?!»