— Да, ваше превосходительство.
Максу вспомнилось, как суетливо спрятал в стол толстую книгу заместитель Геббельса доктор Фрич, когда он зашел к нему перед отъездом на фронт. На корешке успел прочесть: «Л. Толстой. Война и мир». И еще — последнее письмо Ральфа. Язвительный юноша писал: «Оглянись, сестрица, на старика Гёте, на его поэму «Пробуждение Эпимениды». Если забыла — перечти.
И еще великий старик, страшась будущего Германии, писал:
«Подобно евреям, немцы должны быть рассеяны по всему свету. Своими делами мы, кажется, добьемся этого…»
Тебе что-нибудь говорят эти строки, сестрица?»
Он, право, был вызывающе дерзким и безрассудным! Дразнил судьбу, точно терпеливого зверя, пока она не слопала его. Жаль, конечно, да что делать, постепенно привыкаешь ко всему, сердце словно бы защитной оболочкой покрывается. Не далее как вчера Макс оказался, например, случайным свидетелем экзекуции в одном из селений под Орлом. Там был зарублен командир заночевавшей роты из полка СС. Зарубили, право, примитивно, топором, из-за угла. За это заместитель командира роты Мольтке, тот самый рыжий, угрястый Мольтке, который упорно ухаживал за Хельгой (мир тесен!), приказал оцепить село, согнать всех жителей на площадь и расстрелять каждого пятого. Сам отсчитывал, тыкая пальцем в грудь выстроенных людей: раз… два… три… Промежутки между этими «раз… два… три…» удлинялись, будто сами секунды растягивались во времени. Люди с ужасом смотрели только на тонкий палец в перчатке: раз… два… три… Пятого выталкивали солдаты. Пятых выстроили перед стеной школы и расстреляли. Их набралось двадцать семь — мужчины, женщины, дети…
Максу Мольтке обрадовался без притворства. Расчувствовался, развспоминался, звал пообедать вместе… Макс отговорился. Единственное, что он сделал по его просьбе, это своей лейтц-камерой фотографировал свежеиспеченного комроты во время отсчета и расстрела крестьян. «Не забудь, Макс, пришли фотографии. В долгу не останусь…»
Гудериан прервал его мысли: каковы планы у художника?
— Я хочу побывать в боевых порядках наступающих. Хочу побывать в боевых операциях…
— Понюхать, как говорится, пороху? Похвально, капитан!
— Я ведь не только художник, но и офицер пропаганды… На этой карте, господин генерал, я вижу название села — Ясная Поляна. Не связано ли оно с именем русского писателя графа Толстого?
— Связано. Это его усадьба. — Гудериан подошел к карте. — Сейчас в Ясной Поляне наш передовой командный пункт. Желаете побывать, посмотреть? Ничего интересного: примитивный двухэтажный дом, множество сараев. Впрочем, я не отговариваю вас, нет. Сам заражен вроде вас недугом любопытства. Но Ясная Поляна меня разочаровала. Примитив! Надеюсь, Москва даст нашей любознательности больше эмоциональной пищи. О музеях Парижа я вспоминаю с благоговейным трепетом, да-да, с благоговейным, Максимилиан.
Гудериан вызвал адъютанта и приказал обеспечить художника автомобилем.
Макс выехал в Ясную Поляну.
Спустившись с широких выметенных ступеней крыльца, Макс поднял меховой воротник шинели: в штабе тепло и душно, а тут — морозное пекло. Поставил возле сапога свой фибровый чемодан и, не снимая перчаток, затискал руки в карманы. Обернувшись, с интересом посмотрел на двухэтажное здание школы. Говорят, ее в свое время основал граф Лев Толстой. Теперь здесь передовой командный пункт танковой армии и штаб механизированного полка СС «Великая Германия». И не школьники снуют туда-сюда, а офицеры и солдаты.
В небольшом отдалении, как обугленные столбы, торчат длинные стволы крупнокалиберных зениток. Где-то за дальней околицей тяжко, осадисто бухают дальнобойные орудия. Распятые жерла зениток точно бы следят за пролетом чудовищно тяжелых снарядов. Когда они пролетают, кажется, что за серой овчиной туч срабатывает вдруг аварийный клапан парового котла, выпуская резкий затухающий свист.
Орудия обстреливают Тулу.
Прямо перед фасадом школы, под деревом, две свеженасыпанные могилы с березовыми крестами. Сколоченные в тепле кресты обросли инеем, точно шерстью. На более высоком кресте ветер раскачивает каску с накрашенным белым орлом, оборванный ремешок хлещет по перекладине креста. Тут закопаны два офицера, убитые при налете русских штурмовиков.
По недальнему сугробистому косогору растянулось село. Ни одного дымка над соломенными крышами. Как вымерло. Живыми кажутся лишь два трупа на виселице, их раскачивает ветер. Вчера ветра почти не было, и когда Макс проходил мимо них, то повешенные лишь легонько вращались вокруг своей оси. «Дразниться изволят! — хохотнув, сказал русский князь Святополк-Мирский, сопровождавший Макса. — Языки нам показывают! Я изучал анатомию, но сроду не думал, что человеческий язык может быть таким длинным… Вы не находите, господин капитан?..»