— Ты не почувствуешь рыбу, по крайней мере, не рыбу. Ты почувствуешь её давление.
— Давление?
Он кивнул.
— Я не знаю. Ну, как-то так. Вода становится плотнее.
— А потом?
— Ты гладишь.
Он показал ей, как двигает пальцами вперёд и назад, приближаясь к рыбе в этой странной толще, пока не почувствует её брюхо. Так как пальцы холодные как вода и потому что они двигаются ну очень медленно, рыба ни о чем не подозревает. Показал, как гладит рыбу: всегда гладит сзади и всегда нежно, пока руками точно не поймет, как лежит форель в воде. Затем хватает. Резко выдергивает рыбу из водорослей, быстрее, чем она может увернуться и выбрасывает на берег. Затем бьет по голове. Он усмехнулся.
Она засмеялась.
— Правда?
Он кивнул.
— Честное слово. Ты плавала?
Она покачала головой и солгала:
— Нет.
У неё оголились ноги, мокрые штаны закатились вверх. Он улыбнулся.
— Я отвернусь, пока ты закончишь одеваться.
Внезапно она испугалась.
— Ты не должен быть здесь!
— Не говори никому, и я не скажу.
Она огляделась, но никого больше не увидела. Надела чулки и башмаки, передник и зашнуровала платье.
С Тоби было весело. Она не боялась его. Она никогда не встречала никого, с кем можно было так легко разговаривать. Из-за отъезда отца она не была ограничена во времени, и они проговорили весь день. Тоби лежал на животе и рассказывал ей, что он несчастлив в этой войне и что он хочет сражаться на стороне короля, а не на стороне отца. Она почувствовала, как холодок пробежал у неё по спине, когда он заявил о своей лояльности к врагам. Он улыбнулся, но мягко поддразнил её, задав неловкий для неё вопрос.
— Ты не поддерживаешь короля, да?
Она посмотрела на него. Сердце у неё громко колотилось. Застенчиво улыбнулась в ответ.
— Возможно.
Ради тебя, думала она, я могла бы поменять даже веру, в которой выросла.
Она была пуританкой, закрытой от всего мира, ей никогда не разрешалось удаляться от дома дальше, чем на четыре мили. Её воспитывали в строгой морали суровой религии отца, и хотя он настаивал, чтобы она училась читать, это было только для того, чтобы она могла находить псалмы для спасения души. Она была преднамеренно необразованна, поскольку пуритане боялись знания мира и его пленяющей власти, но даже Мэтью Слайт не мог сдержать воображение дочери. Он мог молиться за неё, мог бить, наказывать, но не мог, как бы ни старался, заставить её прекратить мечтать.
Позднее она сказала бы, что это была любовь с первого взгляда.
А если любовь — это внезапный переполняющий порыв, то ей захотелось лучше узнать Тоби Лазендера, быть вместе с этим молодым человеком, который вынуждал её смеяться и чувствовать себя необычно. Её ограждали всю её жизнь, и поэтому она мечтала о потрясающем мире снаружи, считая его местом смеха и счастья, а теперь внезапно из-за стены ворвался этот лазутчик и нашёл её. Он принес счастье, и она влюбилась в него сразу возле реки, сделав его объектом всех своих мечтаний, которые должны были появиться.
А он увидел девушку гораздо красивее всех виденных прежде. Светлая и прозрачная кожа, голубые глаза, прямой нос над крупным ртом. Когда её волосы высохли, они стали как золотые нити. Он почувствовал в ней силу похожую на крепкую сталь, когда спросил, можно ли ему прийти снова. Она покачала головой.
— Отец не разрешит.
— Мне нужно его разрешение?
Она улыбнулась.
— Ты взял его рыбу.
Он посмотрел на неё с изумлением.
— Ты дочь Слайта?
Она кивнула.
Тоби засмеялся.
— Боже мой! Твоя мать, должно быть, ангел!
Она засмеялась. Марта Слайт была толстой, мстительной и раздражительной.
— Нет.
— Как тебя зовут?
Она взглянула на него, внезапно расстроившись. Она ненавидела своё имя и не хотела, чтобы он узнал его. Она предположила, что из-за ужасного имени он не станет думать о ней. При этой мысли она вдруг поняла, что ей никогда не разрешат встретиться с ним снова. Её имя никогда не будет волновать Тоби.
Он снова спросил:
— Скажешь мне?
Она пожала плечами.
— Это не имеет значения.
— Имеет! — воскликнул Тоби. — Больше чем небо, чем звезды, чем небеса, больше чем мой ужин сегодня! Скажи мне!
Она засмеялась над его смешным кипением.