Продолжить чтение дневников в тот вечер не удалось. Пришла новая радиограмма из штаба, наконец, разъяснившая, что существование охотничьей избушки на Соронге подтверждает восьмой член группы Александр Южин. Штаб предполагает, что пропавших туристов можно искать только там и только лыжными поисковыми отрядами, так как вертолеты и самолеты не летают. Улучшение погоды ожидается послезавтра.
Воронов начал инструктировать туристов, которые пойдут в спасательном отряде, проверять их снаряжение. Во главе группы должен пойти капитан Черданцев. Расстроенный Лисовский — его больше никто не слушает: "Что ты там нашел? Сарай?" — с вызовом спросил Воронова: — "А я, что, в лагере останусь?"
— Если можешь, пойдешь с Черданцевым, — спокойно ответил Воронов и еще уточнил: — Вообще окончательный отбор добровольцев будет после подъема на плато, перед спуском.
Мне Воронов предложил лечь спать, с тем чтобы завтра я дежурил с утра.
20
В этот день меня разбудили дежурить в шесть часов.
Пошевелился — кто-то прочно держит за волосы. Когда окончательно проснулся и ощупал голову — сообразил, что ночью с головы слетела шапка и волосы примерзли к палатке.
Попробовал встать — ноют ноги, ноет шея. Голова гудит, перед глазами плывут яркие фиолетовые тени. Шаг, поклон с усилием, хруст наста, вздох облегчения. Снова шаг, снова поклон. Поклон этой зловещей долине… Сон? Если бы это был сон!
Тайга ночью, особенно в бурю, производит жуткое впечатление. Все гудит, воет, качается. Метет снег, залепляя ели так, что дерево можно отгадать лишь по острой верхушке. Но еще неприятнее в такую бурю в нашей палатке. Укрепленная кое-как, она вся скрипит, шевелится, и кажется, что при очередном порыве ветра она рухнет на раскаленную печку и людей.
С перевала доносится заунывный вой. Проклятое место! Судя по вою, погода явно нелетная. Воронов вчера высказал предположение, что Сосновцы покинули палатку в такой же бешеный ветер. Можно только удивляться, как они вообще добрались до леса. Ураган сбивает с ног и гонит людей по плато, как перекати-поле.
Мутный жидкий рассвет. Сегодня 17 февраля. В семь часов я поднял на ноги дежурных поваров, а в восемь — всех остальных. Поднимались с трудом, хмурые и невыспавшиеся. А вернее, неотдохнувшие. Чувствуется, что спасатели вымотаны до предела. Не удивительно: по подсчетам Васюкова, его отряд на лыжах по Приполярному Уралу прошел почти пятьсот километров. Из похода и сразу в поиски.
В 8.30 Кожар запросил погоду. Воронов коротко бросил Голышкину: "Ответь — скверная", а Жора все это перевел в метры, баллы и градусы.
В конце концов, ледяная вода в Малике и разминка сделали свое дело — спасатели заторопились. Шестнадцать человек, наскоро проглотив кашу, колбасу и какао, натянули рюкзаки и начали цепочкой подниматься к перевалу. Мы с Вороновым пошли провожать их.
На плато один из туристов упал и порезал руку. Наст такой жесткий, что режет все: обувь, одежду, даже лыжи.
Едва вышли из леса, как нас подхватил и закружил бешеный ветер. Ничего не видно. Сбились влево, больше часа плутали по плато. Хорошо, хоть ветер был теплый, а то бы все поморозились. Через каждые пять-десять минут ветер вдруг спадал и наступала кратковременная передышка. Тогда над головой проявлялось ясное солнце, и видно было, как из-за вершины "1350" стремительно выкатывается очередной снежный шквал и несется в долину и на плато.
Отдышались в затишье, за останцами. Чертово плато! На лыжах не пройти — переломаешь на камнях, а пешком — наст не держит, проваливаешься в иных местах по пояс.
Добровольцы готовились к спуску. Капитан Черданцев из шестнадцати отобрал четверых и Лисовского.
Когда все связались в цепочку, Черданцев махнул рукой, и шестеро добровольцев медленно спустились в метель. Они шли, согнувшись под ветром, след в след и через минуту полностью растворились в снеге.
На обратном пути в лагерь я все же обморозился. Щека горела так, что к ней страшно было притронуться. Теперь я оценил преимущества маски — увы, маски у меня не было.
В лагере Новиков сидел над дневниками. При нашем появлении он поднял голову и спросил Воронова коротко:
— Отправили?
— Да, — так же коротко ответил Воронов. — Пошли шестеро.
Прокурор хотел что-то сказать, но передумал, только махнул рукой и снова углубился в дневники. Он листал одну из тетрадей, временами заглядывая в другую. Не глядя на меня, протянул мне третью тетрадь. Дневник, или вернее, записная книжка Люси Коломийцевой. Я узнал ее почерк, виденный вчера в групповом дневнике. Даты, как и у Васениной, чаще всего отсутствуют. Я начал, конечно, с последней записи.
"Что за день!
Однажды мама мне сказала: "Уж очень ты любвеобильная, Люська". Она, наверное, права. Потому что сегодня я влюбилась в Броню. И не потому, что он именинник. Наш Броня сегодня был просто потрясающий! Он весь сиял и светился, как новенький рубль. Мечта!
Когда Толя счастлив, он не может молчать. В такие минуты он жаждет осчастливить мир и нас, в частности, своими грандиозными планами. "Братцы, я вам построю такой дом, что вы ахнете. Вы не думайте, что если я не архитектор, так не могу строить дома. Я построю вам дом, в котором не будет ни одного несчастного, в котором никто никогда не будет плакать. Мой дом будет вмещать тысячу квартир и будет стоять на берегу реки. Или на берегу озера. В нем будут только южные квартиры и ни одной северной. Понимаете, в плане он будет выглядеть как треугольник. Ни черта вы не понимаете! Все вы мезонщики. Пи-мезон, ми-мезон… Кому нужны ваши атомы?"
Но тут уж все дело испортил Вадька. Взял да и обиделся: у него вообще с утра клюква во рту. Среди нашей семерки пятеро физиков и только Вадька — настоящий ядерник. Конечно, его задела пламенная речь именинника больше всех. Вадька, когда обижается, всегда смотрит на обидчика сверху вниз и бубнит как в бочку: "Только прорабы…" (в "прорабы" Вадька вложил с полкилограмма яда), "… только прорабы могут перепутать Бора с Даллесом".
А Броне море по колено!" Не будь Бора и Оппенгеймера, Хиросима и Нагасаки не были бы сожжены бомбами".
Боже, как мало надо, чтобы люди полезли на стенку. Петухи! Мои милые добрые парни, чтобы не поделили? Вадька петушится и наскакивает на любого, кто не согласен с его взглядами на физиков и физику.
"Давай коллективно плюнем на бомбы", — уже шел на мировую Броня. В конце концов Вадя все же успокоился, и Броня перешел на тему о Раупе: "Откроем на Payne целебный источник?! Вот это было бы здорово! Представляю: Полярная Мацеста. "Сообщение ТАСС. На Приполярном Урале группой туристов-энтузиастов открыто теплое озеро, содержащее целебные воды". Даешь Мацесту, Рауп!"
Броня просто приплясывал от восторга. Он смелыми штрихами на снегу прокладывал бетонные шоссе и рисовал необыкновенный дворец.
"Здесь Приполярье. Здесь мало солнца. Так сделаем и крышу курзала стеклянной! Куполом. А оболочку можно поставить на растяжках". В общем, Броня сегодня был просто чудо.
Вдохновение — сестра таланта. Это тезис Вадьки. Если он имел в виду Броню — он тысячу раз прав. От поздравлений Броня совсем захмелел, Всю поляну изрисовал. Снежные санатории, снежные города, снежные дворцы…
Какая же красотища здесь! На перевале в Соронгу нас приветствовали шесть витязей-останцев. Свистят, дудят, улюлюкают, негодяи. Совсем как болельщики на стадионе. До смерти испугали Васенку. А Броня убежден: неспроста, говорит. Клад сторожат. Эти осташки, пожалуй, повнушительней не только Семи Братьев на Таватуе, но и идолов на Мань-Пупы-Нёре.