— Я запрещаю тебе подобные непристойности с моей сестрой!
— Это не непристойности: ему нравятся мои колени. До него их никто не замечал.
— Потому что они на виду! — брезгливо пробормотала Элизабет.
Жетулиу сделал большой глоток из фляги.
— Вам не кажется, что здесь ужасно холодно? — спросил он, икнув. — Какого черта мы здесь делаем? Завтра я вас всех отвезу в Рио на моем личном самолете.
Аугуста с неожиданной живостью выпростала ноги и вскочила, вытянув руку с обличающим перстом в направлении своего брата:
— Жетулиу, ты пьян. У тебя нет личного самолета, и мы никогда не вернемся в Рио, ты это прекрасно знаешь.
— Насчет моего самолета — согласен, но почему не рейсовым, вместе с народом?
— Я позволяю тебе говорить что угодно, когда ты надрался, но только не это!
— У меня есть право говорить, что я хочу вернуться в Рио!
Аугуста, поджав губы от гнева, сверкая глазами, схватила его за отвороты смокинга и встряхнула яростно и грубо. Он рухнул в кресло, обхватив голову руками. Артур спросил себя, не плачет ли он.
— Какая тоска! — вздохнула Элизабет.
— Артур, ты умеешь водить машину? — спросила Аугуста. — Да? Тогда отвези его, уложи, а будет сопротивляться — набей ему морду.
Артур вел «Корд» так осторожно, что сам удивлялся. Жетулиу спал, что-то бормоча, высунув голову в раскрытое окно, глотая холодный воздух. Когда они приехали в общежитие, пришлось его поднять, донести до туалета и поставить на колени перед унитазом.
— Я не умею блевать, — хныкал Жетулиу.
— Научишься! Положи два пальца в рот.
По счастью один студент, встрепанный со сна, в пижаме в цветочек, уселся на стульчак в соседней кабинке, несколько раз испустил зловонные газы и стал испражняться — казалось, с удовольствием, сродни любовному наслаждению. От распространившейся вони Жетулиу, наконец, стошнило. Студент ушел, натягивая штаны на свои ягодицы с голубыми прожилками, Жетулиу встал, еще пошатываясь, оперся на плечо Артура.
— Это варвары. Мы им покажем, как бесстыдно срать… Артур, нам уготована великая миссия: вы займемся воспитанием Америки. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
— Да забудешь… Я не строю иллюзий.
Лежа в своей узкой комнате, Артур изо всех сил старался, чтобы на образы Элизабет и Аугусты не накладывался бразилец, стоящий на коленях перед унитазом. Какой тошнотворный и дерьмовый конец причудливого балета, ироничной кадрили, которую Элизабет и Аугуста украсили своими капризами и беззаботной фантазией! Воспоминание о них, их имена, произнесенные шепотом, меняли жизнь, выводили из депрессии первой четверти в университете. Вернуться через три года во Францию с дипломом, что раскроет перед ним двери мира, о котором, впрочем, у него было весьма смутное представление, — это еще не все. Теперь он чувствовал, как ему недостает другого ключа — знания (у одних интуитивного, у других приобретенного) этой циничной, беззастенчивой, зачастую поэтичной среды, куда, если там не родился, можно попасть лишь благодаря покровительству избранных.
В восемь часов утра он зашел в соседнюю конуру. Бразилец еще спал — желтый, осунувшийся. Он коротко дышал, его смокинг валялся посреди комнаты вперемешку с бельем, носками, лакированными туфлями. Все элементы картины в стиле реализма «Утро после праздника» были налицо, вплоть до бутылки из-под белого вина рядом с грязным стаканом для зубных щеток. Артур встряхнул Жетулиу, тот застонал, повернулся к стенке и проворчал:
— Отстань!
— Ты сам меня просил тебя разбудить. Элизабет и Аугуста ждут.
— Как же!
Растормошенный безо всякой жалости, он принял ледяной душ, отыскал повседневную одежду и напихал что попало в чемодан.
— Я не смогу вести машину. А мы должны быть в Нью-Йорке нынче вечером.
— Элизабет сядет за руль.
— Хочешь меня унизить!
— Конечно… и не раз, а сто раз… просто чтобы показать тебе, как напиваться.
Жетулиу проворчал что-то неразборчивое, на что Артур, торопясь раскрыть окно, чтобы развеять царивший в комнате кислый запах, предпочел не обратить внимания. Шел снег. Ветер взвихрял мелкие снежинки, которые таяли, едва коснувшись земли.
— Все осложняется, — сказал Жетулиу. — Дорога превратится в каток, и девчонки будут все время вопить, что я еду слишком быстро. Поехали с нами, при тебе они помолчат.