— Ничто так не веселит, как смерть, когда она промахнется, — сказал Жетулиу. — Хочется повторить, как после пасса мулетой. Мы поедем на поезде вместе с лавочниками. С ума сойти, что можно узнать в купе поезда.
Егo умение жить с трогательной виртуозностью преображало поражения в победы. Когда, выйдя из поезда на Большом Центральном вокзале, Жетулиу не увидел на перроне сестры, он вспомнил, что она терпеть не могла органной музыки, которую одна очаровательная старушка с двойным подбородком, одетая в черное и с каким-то соломенным тазиком поверх шиньона, уже двадцать лет низвергала на уезжающих пассажиров.
Бах для клавесина, для флейты, для фортепиано, для скрипки — от этого Аугуста сходит с ума, но Бах для органа вызывает у нее истерику. Пойди пойми, почему.
Артур жил в скромном отеле на Лексингтон-авеню. Выразив свое неодобрение, Жетулиу пообещал зайти в восемь часов, чтобы поужинать. Пришла Элизабет:
— Кажется, Аугуста заболела. Ничего страшного! Не делай такое лицо! Жетулиу остался с ней. Тебе повезло: сегодня вечером я свободна.
Что-то в ней изменилось. Он не сумел бы сказать, что именно, и возможно, это ощущение было всего лишь вызвано тем, что в старом приталенном плаще, с беретом десантника на голове, она показалась ему не такой женственной, как на Рождество. В траттории в самом центре Гринвич-Виллидж, куда она его затащила, Артур понял, что Элизабет оказала ему особую честь, приподняв завесу над своей другой жизнью. Нью-Йорк был для нее не местом бесстыдных светских развлечений избалованного ребенка, а наоборот, средоточием ее единственной настоящей страсти — театра. Театра, избавлявшего ее от давления среды.
На первом этапе своего обращения в иную веру Элизабет переехала с 72 улицы на Пятую авеню и жила теперь в однокомнатной квартире, расположенной, кстати, над той самой тратторией, где они ужинали, — местом встреч множества творческих людей из Гринвич-Виллидж, чем и объяснялось, что она знала почти всех за соседними столиками, раз десять целовалась со вновь прибывшими и столько же раз — с уходящими. Она уже несколько недель содержала горстку безработных артистов и искала зал, который, как она объясняла довольно сложно, был бы не таким залом, где зрители и актеры изображали бы друг перед другом пародию на жизнь, а местом, где они сотрудничали бы в драматизации пьесы.
Артур внимательно слушал эти новые речи, которые были не лишены здравого смысла, несмотря на наивную революционную интонацию, придаваемую им Элизабет.
— А знаешь, что я поставлю в первую очередь? — спросила она с торжествующим видом.
— Понятия не имею.
— Генри Миллера! Генри Миллера и Анаис Нин.
Поскольку он не выразил бурного восторга, Элизабет заговорила слегка снисходительно:
— Понимаю! Ты не читал Миллера. Стыдись. Французы первыми начали его публиковать. Как и Джеймса Джойса А Анаис Нин — ты хотя бы знаешь, кто это?
— Честно говоря, нет.
— Его любовница, пока он жил в Париже. Она мало публиковалась, кроме «Дома инцеста». Я вывожу их на сцену в диалоге по мотивам их книг. Тебе правда это ни о чем не говорит?
— Дай мне время: я только открываю для себя твою страну, я прилежный ученик, даже немного нудный. Меня воспитывали на других книгах, чем тебя, за исключением Марка Твена, которого я перечитываю каждый год. Когда ты начинаешь?
— В следующем месяце. Мы сняли и перестроили чердак с мезонином на Бауэри.
— …который не считается интеллигентским кварталом.
— Нам именно это и надо: нести театр в народ.
Уходившая пара остановилась перед ними, чтобы поговорить с Элизабет о декорациях. Молодая женщина оперлась о стол необыкновенно изящной черной рукой. Мужчина держал ее за талию. Они не обратили никакого внимания на Артура и даже не кивнули ему, когда ушли.
— Просто на тебе костюм банковского служащего, белая рубашка и синий галстук. Ты не умеешь одеваться. Я тебе сразу хотела об этом сказать. Всегда чрезмерно аккуратный, с накрахмаленным воротничком, слишком светлые носки с темным костюмом, галстуки без всякой фантазии. Освободись от своего «технократического» стиля. Бери пример с Жетулиу. Никогда не знаешь, как он одет, и все же каждый раз, как он появится, он — король. Учти: когда ты придешь на мой спектакль, надень что-нибудь самое отвратное, а то тебя не впустят… ну, я, конечно, преувеличиваю. Ты меня понял.